ЗАТЕРЯННЫЙ МИР ЛЕДЯНОГО КУПОЛА
Трудно, пожалуй, даже невозможно описать мои переживания в тот момент.
Отчетливо припоминается разве что мой собственный смех.
А ещё мне вдруг страшно захотелось курить
Боже мой, как же мне этого хотелось, но о
курении не могло быть и речи.
(Берроуз
Э. «Земля, позабытая временем»
Искушенный читатель прочтёт эту историю и пожмёт плечами:
стоило ли так волноваться? Он скажет слова, способные погасить солнце:
«Что же здесь
особенного?»– и романтики стиснут зубы и отойдут в сторону.
(Паустовский К. «Блистающие облака»)
Одно время мы работали у самой кромки южной границы песков Муюнкум. Стояла зима, и унылое однообразие окружающего нас пейзажа навевало тоску. Ровная, словно поверхность стола, местность, покрытая небольшим, толщиной сантиметров 30-35 слоем сероватого от пыли снега, докучливый, стылый ветер, который так и норовил забраться в неосторожно оставленную щель в одежде… Среди этой вселенской скучищи единственным очагом жизни являлись два наших жилых вагончика, желтые окошки которых так уютно подмигивали в темной январской ночи. Да еще рождественской ёлкой сверкала грохочущая буровая, на которой работы не прекращались круглые сутки: снег ли, мороз ли – работа есть работа…
По рации с
базы экспедиции мне вменили в обязанность провести режимное обследование
близлежащих скважин, пробуренных ранее, в прошлом году. Близлежащих - это
расположенных примерно в радиусе 30 -
Буровую
обслуживал не наш, не экспедиционный, а нанятый, то есть из районной автобазы,
автомобиль марки ГАЗ-51, на котором по бездорожью, если случись что, не
шибко то и разгонишься. Но - скважины располагались на равнине, и начальство
сочло… Ему всегда виднее, начальству, даже за сотни километров от места
событий. Местоположение скважин я помнил хорошо, поскольку в бурении некоторых
и сам принимал участие, потому разыскать их мне труда не составляло. Я наметил
фронт работ, разбив обследование на три маршрута, и приступил к реализации
задания... Скважины хотя и были напорные, то есть самоизливные
(артезианские), но пребывали в режиме восстановления, то есть водовыпуска из них не было, задвижки были закрыты. А чтобы
чугунные задвижки не лопнули на морозе, они были слегка приоткрыты таким
образом, чтобы наличествовал небольшой проток воды. Поскольку вода в скважинах
была термальная, +40°С
и выше, то при температуре окружающей среды до –20°С это вполне сдерживало «разморозку»
чугунных задвижек. Таким же образом были слегка приоткрыты и краны на
змеевиках, служивших для замера напора
с целью установления статического уровня
подземных вод. Я вот тут нарисовал схемку, чтобы вам
было понятна конструкция оголовка напорной (артезианской) скважины.
Готовясь к работе, я собрал свой рабочий инвентарь: полевую сумку, в которую уложил рабочий блокнот, карандаш, охотничий нож, секундомер, термометр в металлическом кожухе, мерную рулетку, комок ваты, завернутый в газету, тридцатисантиметровый кусок мягкой двухмиллиметровой проволоки, аптечный пузырек со спиртом, холщевый мешочек с кусочками мрамора, пачку этикеток. Отдельно в деревянном футляре находился манометр для измерения давления. В кузов автомобиля забросил пустую металлическую двухсотлитровую бочку, которая служила емкостью для измерения дебита скважин и пластмассовые бутылки для отбора проб воды.
Оделся я тепло: свитер, теплое бельё, ватник, шапка, рукавицы, сапоги с теплыми байковыми портянками, словом, как оно и положено в таких случаях: зима в пустыне – неуютное, холодное и малоприятное время года. «Мороз и солнце, день чудесный…» такое мог написать только очень большой оптимист и жизнелюб, да и то – сидя у горящего камина. Буровик, коченея на зимнем ветру, беспрестанно шмыгая носом и примерзая к рычагам в течение восьмичасовой вахты на буровой, такого никогда не напишет, даже если и будет обладать соответствующим талантом. Не напишет и - всё, точно вам говорю. Ибо зима в поле – это совсем другое и вовсе не такое уж милое время года, каким оно видится из окошка тёплого и уютного дома. Была когда-то у геологов даже пословица соответствующая: зима – не полевой сезон. Оно, возможно и так, ежели в тайге, а вот у нас, в бескрайних степях и песках Казахстана, зима - это полноценный полевой сезон, без всяких скидок и послаблений.
Первые два маршрута прошли в штатном режиме, без эксцессов, но на то они и полевые работы – как же без приключений? Не обошлось и на этот раз. Подъехали мы к последней, самой дальней скважине в третьем маршруте. Вернее, подъехать нам к ней не удалось – она располагалась в небольшой низинке, да еще на краю непонятно кем и когда вспаханного поля. И подъезды к ней снегом перемело довольно внушительно. Даже сугробы небольшие наличествовали, потому мы и остановились метрах в двухстах. ГАЗ-51 – это же не вездеход, это колхозная машина для сухих проселочных дорог, а вовсе не для экстремальных условий, так что пришлось мне залезать в кузов, выбрасывать на снег бочку и авоську с пластмассовыми бутылками. Повесил я через плечо полевую сумку, в одной руке авоська с бутылками, в другой чемоданчик деревянный с манометром, а ногами пинаю, словно футболист, качу железную бочку впереди себя. Неудобно, конечно, а что делать? Работа у нас была такая, романтичная. Продвигаюсь я этаким неспешным манером к цели, а цели–то как раз и не видать. Дело в том, что черный металлический оголовок скважины хорошо и далеко виден на белом фоне зимней пустынной степи. А тут гляжу – не видно оголовка. Что за чертовщина? Не ошибся ли я? Туда ли приехал? Остановился, пригляделся повнимательнее. Вообще-то нет, все так. Вон из-за сугроба виднеется земляной холмик от зумпфа (ямы для приготовления глинистого раствора). Верной дорогой идем, товарищи, да вот только оголовка не видно, по-видимому, занесло его весь снегом. Придётся откапывать, а лопаты нет… Да, похоже, небольшая проблема возникает, а возвращаться-то неохота. Ладно, подумал я, разберусь на месте, что-нибудь придумаю, и зашагал дальше.
Когда я добрался, наконец, до скважины, то испытал некоторое изумление. Скважина была полностью укрыта ледяным колпаком. Я, с трудом выдергивая ноги из глубокого снега, окружавшего ледяной купол, обошел кругом это диковинное природное сооружение. Ну, надо же! Как будто специально кто соорудил этот ледяной дот! Конечно, загадки тут не было, я сразу сообразил, что ветер, причудливо разбрызгивая воду из приоткрытых задвижки и крана змеевика, создал вот такое природное чудо. Я смахнул снег с ледовой поверхности и прижался к ней лицом, пытаясь рассмотреть, что там находится внутри. Хотя, что там могло находиться? Внутри смутно виднелся, как и положено ему, оголовок скважины. Да, думаю, задача. Как же мне внутрь попасть? Обошел вновь я этот «дот» по периметру – никаких амбразур. Попробовал постучать каблуком сапога – не получается: толстый слой льда наморозило. Вот такой занятный природный феномен. Правда, и на других скважинах тоже, бывало, доводилось видеть нечто подобное, когда ветер, разбрызгивая текущую из чуть приоткрытой задвижки воду, намораживал лёд вокруг оголовка скважины, образуя неправильной формы окружность с полуметровыми стенками. Но чтобы вот такой полностью закрытый купол? Не доводилось никогда. Хм. Видать, совершенно особые условия создались, сугробы тут намело в низинке. Из-за них воздух завихрялся, и постепенно наморозилось вот такое природное образование – ледяной, полностью закрытый купол. Чисто хрустальный дворец, да и только!
Передо мной встала проблема проникновения внутрь купола. За кувалдой идти к машине не было абсолютно никакого желания. Да и времени уже было в обрез, зимнее солнце безудержно валилось к горизонту. И тут меня осенило. Взял я свою металлическую бочку, поднатужился, приподнял и обрушил её ребром днища на боковую поверхность купола. Да только куполу хоть бы что, приличный слой льда наморозило. Но упорства и энергии мне было не занимать, и я повторил свой маневр еще и ещё раз. Моя настырность принесла плоды: на поверхности хрустального купола зазмеились трещины и большой кусок льда провалился внутрь ледяного колпака. Ударно работая бочкой, я расширил вход до необходимых размеров. Затем, отбросив в сторону свой пробивной «инструмент», я заглянул внутрь. В этот момент я очень был похож на того монаха из книжки по астрономии. Помните старинную гравюру, на которой изображен монах, выглядывающий из небесного хрустального купол за край земного неба? Только у меня всё было наоборот: я заглядывал внутрь хрустального купола.
А под хрустальными сводами, внутри этого миниатюрного затерянного мира было довольно уютно. Поскольку вода была термальная, температура под куполом держалась плюсовая, большая лужа воды дышала теплом, да и сам оголовок скважины грел воздух внутри ледяного образования наподобие водяного отопления в квартире. Сырая земля была покрыта зеленой травкой, в воде независимо и весело бултыхались лягушки. Сверху, из змеевика, моросил теплый дождик. Передо мной была обособленная, замкнутая экологическая система. Даже не верилось в подобное посреди зимней пустыни. Я высунул наружу голову из пролома в ледяной стене, поглядел вокруг – зима, снег, колючий холодный ветер. Б-р-р! А здесь, под ледяным панцирем совсем другой климат: тепло, сыро, зеленая трава, резвящиеся амфибии. Весна, одним словом, разве что цветов нет… Чудеса, да и только! Я затащил свое «оборудование» под свод купола и, присев у пролома на бочку, закурил, пуская дым наружу. А неплохо вот так, в тепле, устроились лягушки, подумал я. Живут как царевны в хрустальном дворце. И в анабиоз не впадают… Вот не видел бы сам – не поверил бы. Среди стылого января – и вдруг такой райский уголок. Интересно, чем они тут питаются, здешние лягвы? Комаров в воздухе затерянного мира вроде бы нет… Наверно, лопатят илистое дно, промышляют червя, личинок всяких… Вишь, какие упитанные. Деликатесные прямо-таки лягушки. Французов бы сюда. Среди зимы, да свежатина! То-то радости было бы!.. Я сплюнул себе под ноги, передернув плечами: да ну их к чёрту, этих французов с вместе с их лягушками. В те времена я в гастрономическом вопросе всегда придерживался линии господина Собакевича: «Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму её в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа ….». Но я абсолютно не возражал, как и гоголевский персонаж, против бараньего бока с кашей.
Однако, рассуждая таким образом, я вдруг вспомнил работавшего в одной из наших буровых бригад помощника бурильщика Ваню-Солнышко, или Одуванчика, которого так прозвали за удивительно белый, льняной цвет волос, пушистым нимбом торчавших на его голове. Добрейший был мужик, но не без чудинки. Так вот, как–то раз Ваня на спор – а на кону стоял литр водки! – проглотил живую лягушку. «Я слышу, она, лягушка то есть, лапкой торкает мне в живот изнутри…- рассказывал в последствии Ваня своим «окающим» говорком – И скачет туда-сюда, выход, стало быть, ищет. А я тогда плеснул в желудок полстакана водки – она и затихла. Нежная у них кожа, у лягушек-то, водка им, видать, вредит…» Прямо-таки живоглот натуральный, а не помощник бурильщика. И страннее всего то, что никакой он даже не француз, ибо родом Ваня происходил откуда-то с Поволжья… Такой вот пируэт. Выходит, не всё так просто и однозначно в этом мире…
Но, поскольку я, в отличие от Вани, твердо придерживался воззрений Собакевича, да и к французам не имел ни малейшего отношения, то мне пришлось оторваться от созерцания этой гастрономическо-биологической «идиллии» и приступить к исполнению своих прямых обязанностей, никак не связанных с кулинарными изысками. Я вынул из чемоданчика манометр, измерил им давление в скважине, а рулеткой - превышение оголовка и змеевика над землей, чтобы в последующем путем нехитрых числовых манипуляций вывести статический уровень подземного термального пресноводного моря.
Осталось измерить дебит скважины и отобрать пробы. Ну, царевны-лягушки, французская сыть… – подумал я. – Кто не спрятался – я не виноват. Извиняйте, подруги!
Вцепившись в маховик задвижки и повернув его, я открыл путь плененной воде. Спокойствие и уют затерянного мира под ледяным куполом было нарушено беспардонно и грубо. Тугая струя ударила из трубы, шум воды в замкнутом пространстве ледяного купола надавил на уши, лужа вспенилась, уровень её поднялся, и теплая вода начала пробиваться из-под нижней кромки купола наружу. В созданном мной водовороте мелькали растопыренные лягушки, бесстыдно сверкая белизной своих животов. Как пельмени, подумалось мне. Определенно, приближалось время ужина, коль мои мысли всё время сбивались на кухонную тематику.
Теперь, для отбора проб, оставалось только ждать, пока весь водяной столб в скважине (а это около трехсот метров) не выдавит на поверхность. …Измерив температуру воды, я занес результаты измерений в блокнот и приступил к отбору проб. Самое скрупулезное при отборе – пробы на бактериологический анализ. Тут наматываешь вату на проволоку, брызгаешь спиртом, поджигаешь и производишь термообработку отверстия ранее подготовленной ещё в лаборатории посуды. Ладно, это вот здесь, сижу внутри купола, ветра нет, тепло. А вот как вспомню, как на предыдущих скважинах… Вот для того и спирт выдается, чтобы пламя разжечь. А вы что подумали?
Отобрал я пробы воды согласно инструкции, и кусочки мрамора покидал внутрь двух бутылок, есть такой вид анализа, на агрессивность исследуемой воды, подписал карандашом этикетки, уложил бутылки с пробами в сетку. Умная голова придумала пластмассовую посуду! А вот ещё раньше, помню, в стеклотару отбирали. Ну, друзья, мои, я и не знаю, что сказать! Цирк зажигает огни! Шагаешь по степи, словно алкоголик на пункт приема стеклотары. Хотя этот самый ближайший пункт – километров за четыреста - пятьсот, ибо в маленьких кишлаках и аулах стеклотару не принимали: вывозить её к очагам цивилизации себе дороже. Тянули в весе, за счет стеклотары, такие пробы немало. Опять же при перевозке осторожность соблюдать надо. Размышляя, таким образом, над несомненным ростом научно-технического прогресса в области технического оснащения геологоразведочных работ, я изготовился к замеру дебита скважины. А надо сказать, все было не так просто, как может показаться на первый взгляд. В прошлые времена, когда из скважины шел самоизлив, вода выбила в земле изрядную промоину и поставить теперь бочку, ухватив её одной рукой, под тугую струю воды, причем ухитряясь во второй руке держать секундомер, было вовсе не такой простой задачей. С первой попытки у меня ничего не получилось. Бочку вырвало из рук, и она кувыркнулась в промоину. Надо было как-то приспособиться. Но как? Вдруг заметил торчащий из-подо льда обломок доски. Начал его выколупывать. А он не поддается, вмерз изрядно. Тогда я достал нож и начал ковырять и рубить им лёд. Дело пошло веселее и, наконец, мне удалась этот обломок освободить из ледяного плена. Повезло, подходящий оказался обломок. Примостил я этот драгоценный древесный обломок на края промоины, поставил на него краешком дна бочку, взял в руку висящий на шее секундомер. Ну, пошёл! Струя воды упруго шибанула в гудящую металлическую бочку. Наполняясь, бочка отяжелела и по косой стала опасно крениться набок. Сапоги мои заскользили в грязи, не находя должной опоры и я, раскорячившись громадной лягушкой, кувыркнулся вслед за бочкой в наполненную водой яму. Хорошая оказалась промоина, ёмкая. Как говорил герой Аркадия Райкина, «глыбокая». Приняла меня в себя душевно, по самую грудь. А что не намокло в промоине, то обильно сверху полила струя воды, весело бившая из оголовка скважины. Да, однако! Январь месяц, а тут иордань на полную катушку. Отфыркиваюсь, как морж, но рот стараюсь шибко не раскрывать, чтобы ненароком лягушку не проглотить, мне только этого не хватало сейчас для полного комплекта приключений! В общем, славно я угодил: плескаюсь в теплой купели, пытаясь носками сапог упереться в стенки моей купели, а сверху струя воды бьет, скучать не даёт. Прямо таки Ихтиандр, человек-амфибия. Хорошо, что вода теплая, +48 градусов. Уклоняясь от падающей сверху струи, кое-как прибился к осклизлому берегу, цепляясь за кустики травы, выбрался из воды. Вода течет ручьями из одежды, как из губки. Выловил я шапку, отжал из неё воду. Сначала меня смех разобрал, посмеялся над собственной неуклюжестью. Что поделаешь, зазевался, не рассчитал, увлекся рассуждениями о лягушках. Решил я перекурить это дело, унять волнение, сунул руку в карман и вытащил размокшую пачку «Примы». Сигареты – в кашу, и спички тоже. Какое тут курево!? Вот тут мне уже стало совсем не до смеха. Во-первых, безвозвратно потерян десяток сигарет, во-вторых, захотелось сильно закурить, чтобы осмыслить происшедшее, но… Вот это меня очень сильно расстроило и даже разозлило. Вот уж действительно, дело – табак! Не скрою, в тот момент я разговаривал сам с собой, правда, слова были такие, которые не произносят с трибун, по крайней мере, раньше не произносили, сейчас нет-нет, да иногда бывает. Экспрессивные это были слова. Но к произошедшему случаю – весьма подходящие. Однако ори, не ори, работу за тебя никто делать не будет. Кляня чёртово невезенье, я выловил в промоине кувыркающуюся под струей воды бочку и начал вновь приспосабливаться. Хорошо, что секундомер висел на шее, не потерялся. Рассчитал противодействие сил, хоть я и не шибко дружил в школе с физикой, но это маленько помнил. Отклонился по результирующей, упёрся каблуками сапог в грунт. Але – оп! Клацнул секундомером - получилось! С трудом удерживая норовящую снова уйти на глубину бочку, дождался заполнения, засек время... Рывком опрокинул бочку в сторону, дабы она вновь не укатилась в яму. Всё, дело сделано. Спортивный азарт прошел, и только тут оценил «прелесть» произошедшего со мной: я же насквозь мокрый, как суслик, да и полпачки сигарет накрылись. Обидно мне стало. Хотя под ледяным куполом холода особенно пока что не ощущалось, но некоторый дискомфорт, понятное дело, всё же наличествовал. Хотел снять сапоги и вылить из них воду, но передумал, вовремя сообразил, что потом я их уже не смогу натянуть на ноги. А шагать босиком по снегу – к такому подвигу я ещё не был готов. Опыта жизненного и соответствующей закалки у меня было тогда маловато. Но чтобы избавиться от воды в сапогах, я прилёг на спину и поднял ноги к зениту. Вода потихоньку выливается из кирзачей, а я лежу и медитирую на заданную тему: романтика, чёрт бы вас всех побрал, и с вашими пробами, и с сомнительным улучшением технического оснащения геологоразведочных работ. В общем, досталось всем. Надо признаться, что я владел живым, ярким словом, учителя у меня были хорошие. И иногда, в такие вот отчаянные моменты, эти перлы своеобразной лексики, как лава из вулкана вырывалась, помимо воли, наружу. Правда, и остывал я быстро, тут же забывая о сказанном. И, тем не менее, удивительные метафоры и очень занятные сравнения, которые я так энергично выкрикивал неизвестно кому, сейчас суматошно метались под ледяным куполом, словно всполошившиеся голуби в пустом ангаре.
Короче, облегчил я душу и сапоги, и начал собираться в обратный путь. Вытолкал бочку наружу. Собрал свои пробы, полевую сумку - на плечо, надел единственную сухую часть одежды - варежки, взял в руку манометр и вылез из-под теплого купола, из сырой весны, да и прямёхонько в студеную зиму. Помните, как говорил юморист? Смеркалось. Вот именно, так оно и было в тот раз: смеркалось. И потому решительно усиливалось всё и сразу: и темень, и мороз, и ветер. Мокрая одежда запарила на стылом ветру и начала быстро покрываться коркой льда. Я кое-как пристроил деревянный обломок доски поперёк отверстия в куполе и прислонил к нему пару самых больших обломков ледяного панциря, надеясь, что таким образом лёд быстрее затянет проделанную мной пробоину в ледяном куполе. Не пропадать же этому удивительному затерянному миру? Пусть здравствует до весны.
Толкая впереди себя бочку, я, словно ходячая карикатура на асфальтовый каток, поплелся к машине. Путь был труден, поскольку к общему дискомфорту мокрой одежды прибавилась тяжесть отобранных проб. Одежда залубенела, ноги в хлюпающих кирзачах, несмотря на ходьбу, ощутимо начали стыть, особенно пятки. Кое-как, сильно закоченев, я добрался до сиротливо стоящей среди заснеженного пространства автомашины. Шофер-узбек, увидев, что со мной творится неладное, выскочил из кабины, запахивая на ходу драный полушубок, и завопил:
– Ой-бой, Володья! Ой-бой! Что случился? Почему ледяной, а? Совсем замерз, да? – приговаривал он, помогая мне забросить бочку в кузов автомобиля. Плохо слушающимися пальцами я открыл дверку кабины, запихнул внутрь пробы, сумку и манометр. С грацией пытающегося влезть в седло средневекового рыцаря, преодолевая ощутимое сопротивление своих негнущихся ледяных доспехов, я забрался в тесную кабину.
Шофер причитал, хлопая рукам, суетился, пытаясь проникнуть за спинку сиденья. Ворочаясь с водителем в тесной кабине автомобиля, словно князь Гвидон со своей мамкой в бочке, мы объединёнными усилиями приподняли спинку сиденья, и водитель вытащил оттуда пару старых разношенных и выпачканных в мазуте валенок.
– Давай, быстро обувай. Один нога здесь, другой там. А то отморозишь ноги! – приказал он, удивительно толково приведя к случаю русскую поговорку.
Я, сопя и прикусив язык от усердия, стащил мокрые сапоги и обулся в валенки. Стало сразу намного комфортнее.
Водитель ударил «по газам» и мы помчались на буровую. Хотя помчались - это слишком сильно сказано. Во время моего пребывания в затерянном мире под ледяным куполом ветер времени даром не терял. Он гнал напропалую позёмку, колею уже ощутимо перемело. Наш ГАЗ-51, надсадно завывая мотором на третьей скорости, упорно штурмовал пустынную зимнюю дорогу. Водитель, пригнувшись к рулевому колесу, азартно скалил белые зубы, ругался вполголоса по-узбекски и по-русски, кривя, будто бы от неимоверного усилия, рот, переключал передачи. Словом, всячески имитировал бешеную езду. Но что водитель мог поделать в сложившейся ситуации? Только молить аллаха, чтобы не началась пурга, чтобы не встретился на пути большой снежный занос. Много о чём нам можно и нужно было просить аллаха в тот поздний зимний вечер. Кабина у этого типа автомобилей не отличается излишним комфортом, и потому одежда моя не спешила оттаивать, хотя – надо быть справедливым! - и не намерзала более, что давало мне определенные шансы. Однообразное мелькание желтого светового пятна автомобильных фар по снежной дороге гипнотизировало и клонило в сон. Водитель, заметив, что я клюю носом, протянул мне сигарету. Это было очень кстати. Нашарив в «бардачке» кабины помятый спичечный коробок, я чиркнул спичкой и закурил. Сонливость немного отступила.
– Бобка, ты не спи, пожалуйста, да? – тормошил меня шофер, смешно путая буквы «В» и «Б». – Ты ногами шевели, да? Будто по дорога сам идош, пишком. А то, давай песни пет, ладна?
И он завопил дурным, совсем немузыкальным, хриплым от частого курения голосом:
« – В Намангане яблочки зреют ароматные,
На меня не смотришь ты, очень неприятно мне!»
Естественно, от такого оригинального и очень уж свободного толкования мелодии широко известного узбекского народного шлягера «Наманганские яблочки» я окончательно продрал глаза и теперь сидел, раскачиваясь в кабине, словно кукла-неваляшка, время от времени пуская перед собой сигаретный дым, сонно таращась на зимнюю дорогу и мало что соображая. Меня знобило. Наверно, всё-таки прохватило зимним пронзительным ветром, когда я брёл от скважины к машине…
Наконец из темноты показались елочные огни нашей буровой вышки.
– Пириехали, Бобка! – завопил водитель, отбивая одной рукой зажигательный танцевальный ритм на руле. – Вот видишь - буровой! Пириехали! Я так боялси застрят в сугроб! Тепэр нет, тепэр мы дома. Ай, маладес, Бобка!.. Тепэр всё будит харашо!!
Газончик подкатил к самому крыльцу, упершись светом фар в некогда зеленую стенку жилого вагончика.
– Ты беги вагон быстро! – сказал водитель. – Я твой имущество занесу, не беспокойся, пожалуйста.
Я кивнул и выбрался из кабины. Придерживаясь за поручень, по осклизлым ступенькам поднялся на площадку вагона, и, рванув плотно притворенную дверь, вместе с клубами морозного воздуха ввалился в помещение.
В вагончике горел электрический свет, было тепло и уютно, даже в тамбуре, где в живописном беспорядке была развешена рабочая одежда и сушилась обувь. Повариха тетя Валя, увидев меня, всполошилась, всплескивая руками:
– Володя, да что с тобой случилось? Ты почему в таком виде?
На шум из командирского отсека выглянул старший бурмастер Володя Кудрявцев, мой тезка, здоровенный крепыш, которому удивительно шла его фамилия: у него действительно был очень курчавый русый волос.
– Ох, ни хрена себе! – простецки отреагировал он на ситуацию. - Ты что, в деда Мороза играешь? Вот это номер!
Он затащил меня в жилой кубрик, помог снять тяжеленный мокрый ватник с плеч и унес его в тамбур. Присев на стул, я стащил с ног пимы и тоже выставил их в тамбур. Стуча зубами от озноба и торопливо переодеваясь в сухое бельё и теплый тренировочный костюм – ах, какой ты молодец, жена-лапушка, это же твой подарок! – я кратко рассказал старшему мастеру о своём приключении в затерянном мире ледяного купола.
– Ребята, идите кушать! – позвала нас из кухни тетя Валя. – Владимир, зови смену с буровой!
– Погодь, не шуми пока, тётя Валя! – отозвался Владимир. Приподняв свой лежак, он нырнул рукой в темное нутро рундука и вытащил оттуда поллитровку из «стратегических запасов». Заговорщицки подмигнув мне и, приглашающе махнув рукой, он проследовал на кухню.
– Тетя Валя, чуть подождем с бригадой, Мы тут пока приступим к лечебным процедурам. Надо Володю маленько привести в порядок. Вишь, его уже поколочивает ощутимо – произнес старший мастер, открывая бутылку водки. Пододвинув к себе стаканы, он натренированным движением бухнул в мой по самый рубец, плеснув при этом в свой на два пальца.
– Давай, Володя! – он кивком указал на стакан. – Алга (в пер. с каз. – вперёд), а то, не ровён час, схватишь воспаление.
– Да ты что? Много! Куда столько! Лошадиная доза! – запротестовал я.
– Нормальная доза! В этом-то и смысл! – назидательно подняв здоровенный указательный палец вверх, со значением произнёс старший мастер. – Залить организм до краев, до самых ноздрей, чтобы для болезни места не нашлось. В таком вот разрезе. Давай, давай, шевели бивнями. Алга, комсомол!
И он, подавая пример младшему по возрасту, ловко опрокинул в рот свою порцию и тут же вкусно захрустел сочной луковицей, макая её в солонку. Выхода у меня не было, и я последовал примеру старшего товарища. На удивление, лошадиная доза спиртного ушла в промерзший организм без особых затруднений. Как говорят в определенных кругах, хорошо пошла. Видать, и нутро у меня достаточно подморозило, потому что я даже не почувствовал горечи алкоголя. Похрустев луком, мы с мастером синхронно припали к тарелкам с мясным наваристым борщом, и, шумно хлюпая, заработали ложками, словно гребцы байдарок на финишной прямой.
Утолив первый голод, Владимир пододвинул стаканы и вопросительно поглядел на меня. А я уже немного поплыл. От тепла, от выпитого алкоголя, а также от съеденного вкуснейшего борща – мастерица была наша повариха тетя Валя! - меня разморило и даже, если прямо сказать, слегка развезло. Я глупо улыбался, поскольку уже понемногу впадал в нирвану. Владимир мою улыбку истолковал в пользу продолжения лечения.
– Я так думаю, полстакана тебе ещё надо выпить. – глубокомысленно констатировал мой тезка, полностью освоившись с ролью доктора. – Чтобы окончательно и бесповоротно сказать простуде наше категорическое «нет!»
Не встретив с моей стороны никаких возражений, он снова наполнил стаканы. И опять мне – по рубец. Мы опрокинули еще по одной порции народного лечебного средства и доели борщ. Тетя Валя поставила перед нами на стол большую миску с огромными кусками вареного сайгачьего мяса. Вчера ребята ездили на охоту, расстарались… Мы с Володей снова шумно накинулись на еду, яростно грызли мослы, выколачивали вкусный жирный мозг из желтых костей. Хорошее это дело – есть свежее мясо. Одно из лучших занятий на земле, особенно, если с мороза, да еще под добрую порцию народного витамина. «Лучше работы я вам, сеньоры, не назову!» - как пелось, правда, по другому поводу, в одной песенке. Но всё равно, это очень правильные слова. Какие же они всё-таки чудаки, эти французы, размышлял я, с удовольствием жуя нежное ароматное мясо степной антилопы. Насытившись, мы выпили по кружке крепчайшего, горячего чая и, поблагодарив тетю Валю за доставленное удовольствие, с трудом выбрались из-за стола и отправились к себе в кубрик.
– Вовка, ты сейчас ныряй в спальник и спи. Утром будут видны результаты лечения. Должно всё быть в ажуре. Ноги–то согрелись? – спросил меня мастер.
– Да, спасибо, Володя. – кивнул я, разбирая свой спальный мешок и снимая с себя шерстяной тренировочный костюм. Отказавшись от традиционной сигареты после ужина, преодолевая дремоту, я влез в теплое и мягкое нутро спальника.
Володя еще что-то говорил, но я уже с трудом разбирал сказанное им,
потому как мой заблокированный алкоголем мозг уже ни
черта не соображал, и перед мои глазами
опять прыгал по снежной дороге желтый
свет фар, а в воде плескались лягушки с коронами на головах. Было хорошо
и уютно. Я засыпал и мне уже не могли помешать ни голос старшего мастера
Владимира, ни топанье на лестнице раскачивающегося вагона буровиков,
шумной гурьбой ввалившихся на ужин. Я засыпал…
Наутро никаких следов от моего вчерашнего такого неожиданного январского купания не было и в помине: молодость плюс ударная доза народного лечебного средства явили свой прекраснейший результат. В вагончике было светло и тихо. Я вылез из спальника, оделся и протопал на кухню.
– Ну, водолаз, - улыбнулась тетя Валя. – как твоё самочувствие?
– Будем жить! Иного выхода нет. - ответил я, улыбаясь. – Чайку можно, тетя Валя?
– Ну, и слава богу! - сказала повариха. – Хорошо, что обошлось. Я вчера так перепугалась, когда ты ввалился весь в ледяной корке. Страшной был, как с северного полюса. Ну, чисто полярник, папанинец! Э-э, а ты это чего за стол норовишь с немытой рожей?? А ну, иди-ка умывайся, коли уже выздоровел!
И она шутливо замахнулась на меня кухонным полотенцем…
Умывальник у нас был в переходном тамбуре. Там же находился и отопительный котел. Намыливая руки, я увидел, что моя обувь и одежда были заботливо приткнуты вокруг котла для просушки. Здесь же, за котлом, у стенки, были втиснута и сетка с пробами. Молодец, водитель, подумал я, не забыл, принес пробы.
– Теть Валь, а кто вчера мою одежду развесил сушиться? - спросил я. – Я же вчера себя не помнил и ничего не соображал.
– А мы и развесили. Водитель сапоги принес. А мы с Володей Кудрявцевым одежду твою расположили, чтобы просохла. Да уж, вчера тебе мастер дозу влил, чего и говорить. Я его после даже немного ругнула, чего, мол, на парня навалился так-то? А он мне ответил, что доза не так уж и велика, в самый раз для такой комплекции, и лучше перебрать спиртного, чем воспаление…
Я с аппетитом позавтракал, поблагодарил тетю Валю и за просушенную одежду тоже, подбросил саксаула в печку водогрейного котла, оделся в сухую и ещё хранившую тепло котла одежду, засунул в карман блокнот с карандашом и, выйдя из вагона, отправился на буровую, чтобы задокументировать поднятый ночью керн. Жизнь продолжалась…
На удивительно голубом небе светило яркое солнце. Было прекрасное зимнее безветренное утро. Начинался новый день и мне было всего 25 лет. Впереди было много чего интересного. Но вот вновь увидеть подобный ледяной купол со своим затерянным миром мне уже больше не довелось никогда. Хотя искупаться в январе мне как-то всё же выпало ещё раз. Но это уже совсем другая история…
Опубликовано в журнале "Начало века", 2020 год, № 1
