ПЕРПЕНДИКУЛЯРНО УСТАВУ
Часть 1. Я служу в
Туркмении, я ношу панаму
«Вот он я, привет, войска!»
(Феклистов Е., «Юность
в сапогах»)
«Подчиненный
перед лицом начальствующим
должен
иметь вид лихой и придурковатый…»
(Указ Петра 1 от 09.12.1709 г.)
«А его высочество и к нам приезжал, своими глазами видел.
Как звать спросил, молодцом обозвал…»
(Дорба И., «Третья сила»)
У иного Читателя, заходящего время от времени в этот раздел и прочитавшего от великой интернетовской скуки 3-4 помещенные здесь новеллы, может сложиться мнение, что все эти описанные в разделе аномальщины и перпендикулярщины возможны только в гражданской жизни, известной своей расхлябанностью, беспредельным пофигизмом и прочим таким, что, безусловно, имеет место быть в жизни русского человека, но вот-де в армии, где жизнь жёстко регламентирована Уставами, Наставлениями и неусыпным бдением отцов-командиров, подобным случаям места нет. Ага, как же! Вольно, и, как говорится, расслабьтесь. Смею заверить такого наивного Читателя – подобное мнение в корне ошибочно. Ибо что есть Армия? Армия есть неотделимая часть общества, плоть от плоти его, и ей, Армии, конечно же, свойственно и присуще всё то, чем характеризуется общество в данный момент своего развития. Или распада. С поправкой, естественно, на Уставы, Наставления и то самое неусыпное бдение. Совокупность всех этих факторов придаёт армейской перпендикулярщине свой особый, ни с чем несравнимый колорит и пикантность. Ибо смешного в Армии - хоть отбавляй. Не зря существует поговорка: кто в Армии служил, тот в цирке не смеется. То есть отслуживший в Армии, стало быть, исчерпал отпущенный ему жизнью лимит веселья. Конечно, это гипербола, буквально данное утверждение принимать безоговорочно не следует, но что есть - то есть: причудливых происшествий в Армии более чем достаточно. Ибо народ и Армия едины (был тогда, в далекие советские времена, такой лозунг), а народ у нас, сами понимаете, разный. Да. Вот потому-то и…
Что касается меня лично, то для меня Армия есть самая настоящая точка бифуркации. То есть оттуда могло быть несколько вариантов жизненных векторов. И хотя я плавно и без потерь вышел из этой точки, и жизнь моя дальнейшая потекла по геологическому руслу согласно избранной ещё до Армии профессии, тем не менее, возможности выбора, и не всегда приемлемого для меня, были. Но не о них сейчас речь. Это нереализованные варианты и что о них теперь говорить, верно? Возможно, если когда-нибудь я освою жанр альтернативных биографических описаний, типа: что было бы, если бы я поступил тогда-то следующим образом, то и расскажу об этих вариантах. А пока, как говорится, без вариантов, в соответствии с протекавшими естественным ходом событиями.
Начну с того, что прелюдия к армейской службе у меня начиналась достаточно занятно, ибо военный комиссариат никак не мог поначалу «забрить мне лоб». Нет, я не являлся уклонистом, не косил от Армии, что очень распространено в нынешнее «патриотичное» время. Что вы! Как можно! В те времена не служить в Армии считалось даже чем-то ущербным. Каждый мужчина должен быть, так или иначе, связан с военной службой. Если не служить срочную, то пройти военную кафедру в ВУЗе или техникуме (были и такие средние учебные заведения). А вот на тех, кто по разным причинам не подходил к службе в Армии, посматривали снисходительно, как бы слегка, чуточку, самую малость, но не совсем полноценных. Особенно в молодости. Было такое.
Так вот, я перед Армией я работал в Южно-Казахстанской гидрогеологической экспедиции и прочно торчал в поле, в тех самых Муюнкумских песках, о которых я иногда упоминаю в своих новеллах. С началом весны буровая бригада принимает радиограмму: вам, то есть мне, повестка в Армию. Ну, хорошо, повестка. Пешком я ведь не дойду, транспорта, кроме обслуживающей буровую установку водовозки, нет, ни автомобиля, ни вертолёта за мной не присылают: не того масштаба фигура. Работаем себе потихоньку дальше. Приходит вторая радиограмма: вам еще одна повестка. А начальство моё непосредственное помалкивает, словно в рот воды набрало. А что делать мне? Расстояние более полтыщи километров, из них половина - по барханам. Конечно, безумству храбрых поём мы песню, это само собой, опять же священный долг перед Родиной и всё такое прочее, но не настолько же?! Да и работу просто так не оставишь. Это слону хорошо: ударили в гонг, он бревно бросил на полдороге и пошел на обед, потому как его так приучили. Но я же не слон, хотя меня тоже учили, правда немного по другому. А учили ответственно относиться к порученному делу. Я и относился, предоставив событиям течь естественным образом. И по этой самой причине продолжал хрустеть песком на зубах, упиваясь романтикой полевых работ…
По окончании работ на скважине за нами прислали вахтовку и мы наконец-то попылили на встречу с благами цивилизации. По приезду на базу экспедиции собрал я свои повестки – к тому времени и третья уже подоспела со строгим предупреждением о вредных для меня последствиях в случае неявки! – и пошел навстречу Судьбе. А в военкомате - дым коромыслом: весенний призыв! Все носятся, словно тараканы во время масштабной дезинсекции, строятся в группы, переклички какие-то, парни с рюкзаками и чемоданами, девчата у ограды, суматоха, короче. Кое-как я со своей пачкой повесток пробился к людям в погонах, размахиваю повестками в воздухе: у меня срочно-де. Но тут на моем пути встал мордатый сержант-сверхсрочник, здоровенный такой малый, ремень на предпоследнюю дырочку застегнут. Внешностью он сильно напоминал кулака-мироеда, каким его изображали на агитках 20-30–х годов, например, Маяковский в окнах РОСТа; если кто не прогуливал в школе уроки истории, должен помнить. Так вот, этот самый сверхсрочник - «мироед», по-видимому, вконец ошалевший от творящегося бардака на территории военкомата, покраснев от натуги, громко, словно я от него за добрых полкилометра находился, заорал на меня:
— Куда прёшь, как голый в баню?!
И еще добавил кое-что из параллельного русского языка, я слова эти не привожу здесь из цензурных соображений, но, думаю, Читатель должен догадаться, какие это были слова. Удивительно могуч и разнообразен наш язык! Что основной, что вспомогательный параллельный. Как-то принято считать, что слово «военкомат» есть производное от сокращения двух слов «военный комиссариат». Но у меня в тот момент возникли сомнения, и мне подумалось, что сокращение это толкуется не совсем правильно. Уж очень неожиданные были сравнения и эпитеты, которые мне сообщил сержант – «мироед». Чувствовалось, что он человек он был широкого кругозора, хотя и несколько своеобразного.
В общем, это было моё первое боестолкновение с казарменным юмором. Я же, будучи тогда ещё штатским шалопаем, недоумённо возразил сержанту - сверхсрочнику:
— Как — куда? В Армию пру. И не голый я вовсе. Да и в остальном вы ошиблись…
Сверхсрочник по рачьи выпучил на меня глаза, переваривая услышанное.
— Шутник, да? Юморист? Тяжело тебе придётся в Армии. Осади назад. Отдыхай, твоя очередь придёт, вызовут. В армию успеешь. Без тебя тут забот хватает. В армию он, видите ли, он прёт…
И повернулся спиной, считая разговор законченным. Я тоже повернулся спиной к военкоматовской суматохе и ушел отдыхать, согласно полученного приказа. «Поотдыхал» я три дня, наслаждаясь отгулами, а по истечении этих дней снова отправился в военкомат. Чрезмерно с подобными вещами шутить было нельзя, в те годы никакого Комитета солдатских матерей и тому подобных правозащитных организаций и в помине не было, так что вполне можно было попасть под раздачу. Социализм — это, прежде всего, учёт, как говаривал дедушка Ленин. В том числе и новобранцев. Погуляв и отдохнув, согласно рекомендации «приветливого» сержанта-сверхсрочника, прихожу, значит, я в военкомат, а там даже как-то благостно: народу практически нет, так себе, несколько аульных ребят с растерянными лицами бродят по территории, словно овцы, отбившиеся от стада. И «мироед» куда-то исчез. Я прямиком к военкому, так, мол, и так, кладу все свои повестки на стол. Прибыл, стало быть, для исполнения священного долга перед Родиной. Военком посмотрел на мои повестки, потом на меня, пожевал губами и сказал, глядя в сторону:
— Где тебя носило, дорогой? – хотя по тону, каким он это произнес, хотел он сказать иное. Выражение лица его было такое, особенное. Но видно, пересилил себя, сдержался. Полковник всё же, не сержант-сверхсрочник. Другой уровень, иное мышление. Я, начиная постепенно вживаться в армейскую среду, доложил, где. В разговоре выяснилось, что я прогулял все три свои команды, в которые меня нацеливали влить, как то: в танковые войска, в ГСВГ (то есть за рубеж, в Германию) и в Морфлот. Последнее меня непатриотично обрадовало (три года служить — это всё же многовато), да и не манил меня океанский простор, а вот насчет ГСВГ немного огорчило. Вот же чертов «мироед»! Так, глядишь, попал бы за границу, интересно всё же. Но, видать, не судьба. Что тут поделаешь? Военком подпёр щеку рукой и сказал:
— И куда прикажешь теперь тебя направить?
Приказать полковнику, я, конечно, не мог, даже если бы и сильно желал этого, поэтому просто пожал плечами, выражая покорность судьбе. Военком полистал моё тощее личное дело призывника и вдруг воскликнул:
— Так у тебя права есть?! Ты водитель?
— Есть права, да, в школе я получил, но не водитель. — ответил я. — Практического вождения у меня мало, считай, что нет.
— Не важно! — радостно ответил полковник и оптимистически продолжил: — Будешь водителем! Армия научит всему. Армия это — такое дело, дорогой… Тут как раз формируется команда из водителей…
И он подмахнул направление на медкомиссию. И хотя у меня установили повышенное давление и некоторую сердечную аритмию, при вынесении окончательного вердикта решении военком лично стер ластиком эти пометки врачей: годен! И завертелось… Привезли меня и еще десяток аульных ребят, по-видимому, только что спустившихся с гор за керосином и солью, поскольку они плохо кумекали по-русски, в Чимкент, а там уже влили в сформированную команду водителей, обстригли «под нуль», погрузили в вагон, тепловоз дал гудок, состав дернулся, застучали колеса… Прощай, гражданская жизнь!
В пути следования выяснилось, что нам оглушительно повезло: службу будем проходить в солнечной Туркмении. Была в те годы на слуху такая поговорка — «Есть на свете три дыры: Кушка, Термез и Мары». Ты уже догадался, Читатель? Верно, прицел был точным. Ибо в одну из этих «дыр» я и угодил, а именно — в маленький, уютный и солнечный город Мары. Я вам так скажу: поговорку эту насчет дыр придумали злобные и нехорошие люди. Или, возможно, с большим объёмом желчного пузыря, дающего время от времени течь. Ибо Мары — очень даже неплохой городок. Маленький, да, но ведь областной центр! А это — статус. И потому там было всё, что положено по статусу областному центру. Словом, послужив, городом я не был разочарован. А мне в городе, по долгу службы, приходилось бывать каждый день, служба была такая.
Но это было
потом. А тогда нас привезли в гарнизон и сразу же — в баню. Время позднее,
ночь. Баня уже остыла порядком, хотя вода была еще горячая. Поскольку причесок
своих мы лишились ещё на сборном пункте в Чимкенте, то особых проблем с
помывкой не было. А вот с обмундированием, по крайней мере, у меня, возникла
напряжёнка. Обуви подходящей не было. Вроде бы и не такой уж 
большой размер
ноги у меня. Я обувь рассматриваю, начиная с 44-го размера и больше, остальное меня не интересует. Но вот
как раз больших-то размеров ботинок и не было! Сорок третий и ниже. Напрасно я
и сопровождавший новобранцев сержант перерыли все имевшиеся в наличии ботинки —
а безрезультатно! Нет нужного размера! Такая вот аномальщина. Все ребята уже
оделись-обулись, начав тем самым постепенное превращение из гражданских лиц в
солдат, и только я выпадал из этого единообразия, одиноко стоя босиком, словно
писатель Лев Толстой, на стылом цементом полу гарнизонной бани. Сержант
задумчиво поскреб в затылке.
— Неужто мал тебе сорок третий размер? — словно надеясь на чудо, спросил он.
— Мал! — буркнул я обреченно, понимая, что меня остается два выхода: оставаться босым или натянуть малые ботинки в надежде, что утром всё как-нибудь образуется: всё-таки Армия — это место, где царит Порядок. Так я думал по своей тогдашней наивности. Понятно, что сержанту, сопровождавшему новобранцев, надо было скорее сдать нас в карантин для прохождения Курса молодого бойца, поэтому он был красноречив и достаточно убедителен. Короче, с трудом вогнал я свои ноги в эти «испанские сапоги», вернее, малоразмерные армейские ботинки, и мы неслаженным пока что ещё строем двинулись на ночлег в приготовленную для нас большую армейскую палатку.
— Ладно, — подумал я, ныряя лицом в набитую комковатой ватой подушку, — завтра утром всё образуется.
Как же, образовалось! Только смежил ресницы, как раздалась команда:
— Батарея, подъём!
Оказывается, уже наступило утро и мы были в Армии. И тут началось… Брюки-носки-ботинки. Дощатый туалет на двенадцать персон. Бритва-щётка-паста-мыло-умывание-полотенце-рубашка-панама. Чистка обуви, построение-перекличка. Покурить нет времени. Всё бегом, бегом, в страшной спешке, словно лютый враг, пока мы спали, уже перешел нашу границу, и повсюду грохочут бои, а мы — последний заслон и надежда страны. Такое было впечатление от первого армейского утра. На завтрак — строем и надо рубить шаг. И вот тут-то я начал полной мерой ощущать опрометчивость занятой мной ночью в бане соглашательской позиции в отношении обуви, ибо ноги начали гореть, а скрюченные пальцы затекли и заныли. Где-то я читал, что японским или китайским принцессам, да и просто девочкам из богатых домов, с детства бинтовали пальчики для того, чтобы ножка впоследствии была маленького размера. Это считалось красивым. Но что было когда-то «осинна холосо» для дочерей богини Аматерасу или луноликих красавиц Поднебесной, то вовсе было неприемлемо для бойца Советской Армии. Солдат – не красна девица, солдату нужна обувь по размеру. О чем я и доложил старшине Карантина во время кратковременного обеденного перекура, на что сержант Пясецкий назидательно напомнил мне, что солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения солдатской службы. Ну, «порубил» я так строевой шаг три дня, а на четвертое армейское утро одеть свои «испанские сапоги», то есть ботинки – маломерки, уже не смог — волдыри лопнули и боец вышел из строя. То есть я и не вставал в строй, ибо держался на ногах с трудом. Тут старшина нашего Карантина, сержант Володя Пясецкий, малость струхнул, ибо за такое дело, как обезноживание «активного штыка» по голове не погладят. Он разрешил мне одеть тапочки и я, переместившись из первых, гвардейских рядов, на самый конец колонны, вместе со всеми поковылял в столовую, а оттуда прямиком — в санчасть, где меня осмотрел военврач. Обычно военврачи с большим подозрением относятся к жалобам новобранцев на боли в ногах, в руках, голове, животе и в других частях тела. И это справедливо, если уж быть откровенным. Ибо всегда находятся любители чуток облегчить для себя навалившиеся «тяготы и лишения». Но мой случай под термин «сачкование» явно не попадал. Дав приказ медбрату обработать мои небоевые ранения, врач выдал мне освобождение на три дня.
И эти благословенные три дня я провел с относительным комфортом, посиживая с сигаретой в тени палатки, с неподдельным интересом наблюдая за своими товарищами, упорно, на страх врагам, осваивающим строевые приёмы на раскаленном щедрым туркменским солнцем плацу. Очень интересное это занятие, скажу я вам: смотреть на огонь, бегущую воду и марширующих солдат. Долго можно смотреть, не наскучит. Да вот незадача, регенерация моего организма шла полным ходом, раны заживали быстро, почти как на собаке. Молодость, что тут говорить. Словом, я стремительно шёл на поправку, и надо было снова выходить на плац. Да только в чём — вот вопрос! Не босыми же подошвами рубить строевой шаг? Звук не тот, на аплодисменты больше похоже, чем на уверенный грохот армейских ботинок. Похоже, такая же мысль пришла в голову и начальнику Карантина, майору Моргачеву, потому он вызвал писаря хозчасти, весёлого и конопатого ефрейтора Скокова и приказал нам отправляться на вещсклад, с заданием перелопатить всё и… Короче, мне надлежало вернуться одетым по форме, то есть в ботинках нужного размера. Всё-таки много тогда оптимистов служило в Армии! В том числе и офицеров. Однако оптимизм оптимизмом, но… Мы со Скоковым и начальником склада перелопатили действительно всё, но итог наших раскопок оказался неутешительным: из заслуживающего пристального внимания мы нашли один ботинок 44-го размера и второй — солидного 46-го. Широкий такой, словно валенок. Хорошо, хоть эти ботинки не оказались не на одну ногу. И то ладно. В общем, считай, что повезло. Неслыханно причем. Мне так и сказали ефрейтор и начсклада. Конечно, где ещё услышишь такое? Только в Армии. В общем, обулся я в имевшееся в наличии. Вроде оно так и нормально. Только все же разница чувствуется, особенно если ноги вместе. При ходьбе не так заметно, хотя правый несколько вольготно чувствует себя на ноге, вроде как некоторой автономией обладает. Но вот если встать по стойке «смирно», то разница визуально достаточно заметна. Ведь всё познается в сравнении, утверждают философы. И это совершенно верно, Армии дала мне наглядный урок. Общим у ботинок был только цвет — черный: А так они смотрелись, словно конь-тяжеловоз и пони. Я задумался. И что мне теперь, маршировать беспрерывно, чтобы скрыть недостаток моего военного обмундирования? Постоянно переступать ногами, словно застоявшийся конь? Огорчился я, что не получил должного удовлетворения от складских раскопок, но что делать? Оставалось пока и дальше стойко переносить «тяготы и лишения». Да и с другой стороны: ботинок — не автомат, из него не стрелять. Опять же и плюсы некоторые имеются: случись подъём по тревоге при полном затемнении — в темноте мои «дредноуты» никак не перепутаешь. Вот так я и зажил на «широкую ногу» и протопал весь Курс молодого бойца в шутовской обуви, имея, в общем-то, вид лихой, хотя и несколько придурковатый. И при строевом шаге приходилось всё время быть начеку, ибо правый ботинок 46-го размера был заметно тяжелее и потому постоянно требовалось вносить поправки и координировать положение тела, чтобы ненароком не занесло в сторону, как того купринского подпоручика Ромашова. Тот как-то замечтался вовсе не к месту во время прохождения роты на полковом смотру, и бедолагу сильно занесло вправо. В результате была смята шеренга, и получилась полная конфузия. Теперь Читатель понимает, почему я не потешаюсь в цирке над клоуном, который шляется по арене в диковинных ботинках? Над чем тут смеяться? Житейское дело…
Иногда я задумывался, почему всё же на складе оказались одинокие ботинки разных размеров? То ли учет, несмотря на пресловутый армейский железный порядок, все же был не на должном уровне, то ли это незачищенные окончательно следы секретных экспериментов. А что? Может, здесь проходились полевые испытания выведенных в секретных военных лабораториях прыгучих, словно кенгуру, одноногих солдат? Конечно, слишком экзотично, но кто знает? Я ниже расскажу немножко об одних испытаниях. Да, а вот насчет своей клоунской обуви я так ничего и не выяснил, почему эти разнопарные ботинки числились на балансе. Короче — военная тайна. Она же — армейская аномальщина…
Однако же, несмотря на столь балдёжную обувь, в остальном служба у меня продвигалась успешно. Мы освоили строевые приемы, разучили песню, научились разбирать и собирать личное оружие солдата — автомат Калашникова. Почитали армейские Уставы. Ознакомились с гранатами, комплектом химзащиты, противогазом, действиям в бою и при применении противником ОМП, то есть оружия массового поражения, ядерных боеприпасов. Прошли зачетные стрельбы по неподвижным мишеням. Четыре из пяти — мой результат был не плох. Словом, мы уже самоуверенно считали себя полноценными бойцами и по наивности своей полагали, что можем успешно противостоять вероятному противнику. Правда, неизвестно, долго ли мы смогли бы ему противостоять. Вот сейчас, я думаю, что именно тогда минут тридцать, наверное, смогли бы. И это было бы даже неплохо…
Из всего карантина мне особенно запомнилось объяснение сержанта Володи.
— Команда «Разойдись!» выполняется быстро. Очень быстро. Если прозвучала такая команда — все мигом врассыпную. Почему? Поясняю. Когда атомная боеголовка… — и сержант для наглядности ладонью изобразил падающую с неба атомную боеголовку… Вот как! Оказывается, если быть порезвей, то можно удрать из очага ядерного поражения. Дальше я уже не слушал, с трудом удерживая желание расхохотаться. Так я до сих пор и не знаю, шутил тогда сержант или нет. А так сержант Володя Пясецкий был неплохой парень, подтянутый и строгий. Дурь из него не пёрла от власти над новобранцами, как оно бывает у некоторых… Нормальный сержант, научил нас всему, что знал сам. Потому и помню его.
…Еще в
карантине к нам начали присматриваться солдаты и офицеры, на предмет
дальнейшего нашего распределения по должностям для замены убывающих в запас
старослужащих. Я познакомился с Шуриком Сергеевым, писарем строевой части. Он
был родом из Семипалатинска, в котором я учился, и это нас сблизило. Мы болтали
с ним о разном, вспоминали город, полноводный Иртыш, рассказывали друг другу о
себе, и всё такое прочее. Вот так, с подачи Шурика, мною заинтересовались в
штабе и вскоре вечером, после карантинных занятий, меня вызвали в штаб. В кабинете, куда я зашел, за столом сидел старлей с суровым лицом,
но не с усталыми, а с насмешливыми, но тоже добрыми глаза. На стене, за
спиной у старлея, висел портрет Феликса Дзержинского.
Я сразу же сообразил, куда я попал. Что тут гадать? ЧК — тут двух мнений быть
не может. Чекист долго и обстоятельно расспрашивал меня о моей жизни, о
родственниках, о моих взглядах на жизнь. Хорошо мы с ним говорили,
обстоятельно. Потом я заполнял разные анкеты и снова рассказывал как оно и что.
В общем, на меня начали оформлять документы на допуск к тайнам. Процесс этот
долгий, затяжной. Копали продолжительное время, глубоко и основательно. Недаром
же шутники расшифровывали аббревиатуру тогдашнего КГБ: таким образом — Контора
Глубокого Бурения. Сёрьезная и уважаемая была организация. Поэтому, пока
длились все эти проверки-переписки, по окончании Курса молодого бойца и
принятия Присяги, я был направлен контролером на один из наших внутренних КПП и
пробыл там без малого месяц. И не без пользы для себя. Старослужащие, узнав о
моей некоторой способности к рисованию, потянулись с фотоальбомами: дескать,
изобрази что-нибудь на память. Я не отказывал, благо обязанности как контролера
были несложные, и свободное время имелось в наличии. Началась наработка
внутриармейских связей. Авторитет мой поднялся, художник – достаточно нужный
человек, и я не преминул этим воспользоваться. Как-то я поделился рассказом о
своей «обуви» с старослужащим Виктором Шаламовым, он
был призван из Чимкентской области — стало быть, земляк, а в Армии это иной раз
имеет большое значение! — и попросил содействия в решении вопроса. И ведь
действительно помог! В воскресенье мы с ним отправились к соседям - летунам — солдатам БАО— и что не получилось официально в нашей части, то решилось на
низовом уровне в соседней, по знакомству: я стал обладателем пары ботинок 44-го
размера, правда, не новых, но в довольно приличном состоянии и без всякого
сожаления расстался со своими разнопарными «утюгами». Служба в Армии мне
начинала постепенно нравиться…
Моему протектору, писарю строевой части Шурику Сергееву, подфартило – он ушел в отпуск, а я стал временно, пока находился в разработке, исполнять его обязанности. Ну, хлопотное это дело, доложу я вам, особенно с непривычки. Пришлось попотеть, не хотелось ударить лицом в грязь. В общем, втянулся, служба заладилась. Вроде бы всё нормально: ботинки не жмут и на ноге не болтаются, по службе нареканий нет, почерк у меня разборчивый. Это потом уже, когда я освоил пишмашинку и стал бойко тарахтеть на ней даже в домашних условиях, после Армии, он у меня стал как у курицы, которая лапой, но тогда почерк был на приличном уровне. Ведь у нас в геолтехникуме была такая учебная дисциплина, как «Топографическое черчение» и мы вручную, специальными чертежными пёрышками, высунув от усердия языки, вычерчивали учебные листы топографических карт, да так, что с расстояния полуметра уже и не отличишь от типографских листов. Так что почерк был. Шариковых ручек, беспощадно унифицирующих почерки, так же как нынешние штаны модели «Унисекс» — мужчин и женщин, мы тогда не знали. Короче, служба пошла неплохо и я даже слегка расслабился. А что? Уютный кабинет, прохлада, на столе вентилятор и графин с водой, обязанности свои знаю. Опыта штабной службы немного набрался. Но расслабился я совершенно напрасно. У Станислава Лема есть выражение: среди звёзд нас ждет Неизвестное. Не совсем прав был большой польский писатель, ибо Неизвестное и Неожиданное - и не всегда приятное! – ждет нас не только среди звёзд, но и на Земле, возможно, даже за ближайшим углом. Или за столом. Или ещё где–нибудь. Общем, случилось у нас в гарнизоне неприятное ЧП — вспышка дизентерии. Сами понимаете, пропустить такое «мероприятие» я никак не мог. Вот именно. Если везёт в чём-то по крупному, то в таком случае где-то должна случиться мелкая неприятность. Чтобы равновесие Вселенной не нарушалось. Вот я и поддержал галактический баланс и по этой причине выбыл из строя. Как пишут в книге приказов по личному составу: рядового имярек полагать убывшим на лечение в госпиталь…
Кто-то будет хихикать, но я так скажу весельчакам: дизентерия — болезнь серьезная, и в Армии её страшатся как огня, косит она бойцов не хуже пулемета, наповал. И можно очень даже запросто убыть безвозвратно. И не всегда под крышу родного дома. При мне в госпитале один паренек так и не выкарабкался, опоздали с медпомощью. Много лечащихся бойцов билось в горячке с температурой под сорок, бредили и чуть ли не наизнанку выворачивались. Кошмарная и гнусная болезнь. Я как-то умудрялся всё это дело на ногах переносить, не сильно температурил, хотя и пошатывало меня от слабости изрядно. Секрет в том, что я был маленько привыкший к этому делу, ибо летом у меня подобное дело обычно, как бы это сказать деликатнее, наблюдалось. Лечащий врач, старший лейтенант, посмотрев результаты анализов и расспросив, как часто у меня это случается, был настроен решительно. Очень даже категорично:
— Тебя комиссовать надо. Ты хроник. Такие бойцы в Армии не нужны. Страшнее, чем пятая колонна. Вот поставим тебя на ноги, и лети белым лебедем на гражданку…
Я струхнул не на шутку. Вот она, хрень какая! Комиссуют! Ничего себе, диспозиция. Ладно там, болезнь какая-нибудь поприличнее, не говоря уже о боевом ранение, а тут… Пот обильно выступил у меня и от слабости и от испуга. Не хотел я подобным образом уходить из Армии, ну, никак не хотел. Не тот был путь.
— А мне что, умирать дома, что ли? Так вы лечите меня, хроника, товарищ старший лейтенант! Лечите, а? Вы же госпиталь военный! Что, разве нельзя вылечить?
— Вылечить-то можно, — буркнул старлей, перебирая на столе свои бумаги, — хотя это долгий и нудный процесс. Но ты видишь, что в отделении делается? Койки на улице стоят. Всё забито вашим братом, пулемётчиками. Когда мне с тобой возиться? Тут хотя бы нормальных засранцев вернуть в строй, не до хроников…
— Товарищ старший лейтенант, я все назначенные процедуры буду выполнять неукоснительно, всё, что скажете, только не надо комиссовать меня. Я хочу в Армии остаться.
— Странный ты какой-то, солдат. Другой бы с радостью, а ты меня уговариваешь. Ну, ладно, коли так. Но только смотри у меня! Что бы всё было без уверток, что пропишу — то и принимать. Ясно?
— Так точно, товстлейт! — вскочив со стула и вытянувшись, отрапортовал я.
И пошло лечение. Действительно, долгий и нудный процесс, не обманул старлей. Может он на мне и экспериментировал новые методы лечения, кто знает… Раза три я лежал под капельницей, делали какие-то вливания; я безропотно пил препротивные порошки и глотал белые и огромные, словно пуговицы армейского полушубка, таблетки. Ребята в палате, очухавшись от встряски, и уверенно взяв курс на выздоровление, выкидывали в госпитальном саду прописанные лекарства, я же исправно и обреченно глотал и выполнял всё предписанное, ибо сообразил, что если в экспедиции меня где-нибудь прихватит подобная штука, то это будет конец. Насмотрелся я тут, пока лечился, всякого…
Отвалялся я в госпитале почти месяц. Не соврал старлей, действительно, избавил он меня от этой аномальности моего организма каждое лето подвергаться жесточайшему прессингу. Конечно, легкие расстройства случаются иногда, не без этого, но чтобы дичайшим образом — шалишь. Хороший блок поставил военный доктор, надежный, и за это ему большое спасибо. Жаль, фамилию его я не помню. То ли Ибрагимов, то ли Ибрагимбеков. Азербайджанец он был по национальности. Так сказать, дружба народов тогда была не пустой звук, а реальность.
А в гарнизоне после вспышки дизентерии оперативно приняли превентивные меры: ввели запрет на употребление некипяченой воды, и в этой связи все солдаты обязаны были иметь при себе походные фляжки, наполненные чаем. Даже в увольнении. И горе тому военному, которого остановит патруль, если у него во фляжке не окажется чая. Или, что ещё хуже, если там булькает другая жидкость, например, портвейн. Хотя он тоже вроде как дезинфицирует. Но это в расчет армейским патрулем не принималось, только чай. Сообразительный Читатель задумается: это же сколько заварки надо, надо, чтобы поить такую ораву каждый день! Индийского чая «со слоном» не напасешься! Ответ прост: а нисколько. Проблема решалась достаточно просто, по-военному: чай как напиток нам заваривали… верблюжьей колючкой. Крепкими дубильными веществами располагает сие неприглядное на вид растение, растущее в Туркмении повсеместно. И, кроме того, заваренный таким экзотическим способом напиток нисколько не уступал по вкусовым качествам обычной чайной заварке. Любитель чая, тот может и заворотить нос, но мы же солдаты. Значит, обязаны стойко переносить. Тем более, что это «отвар» был весьма полезен. Как сейчас говорят: два в одном, то есть и удовольствие и медицина. Потому на краю плаца, в тени клёнов, стояла полевая кухня, в которой дневальные кипятили этот коричневый профилактический напиток, поддерживавший личный состав в надлежащей степени боеготовности. Нормально, в общем, с таким напитком мы свыклись, хотя поначалу были в недоумении: как это — постоянно полную фляжку с собой таскать? Тем более, у нас, у писарей, и фляжек не было. И помнится, на утреннем построении, когда зачитали приказ о запрете на употребление некипяченой воды, наш киномеханик, носивший должностную кличку Сапог (это от слова «сапожник», которым часто клеймят людей его профессии за неполадки при демонстрации кинофильмов) озвучил вопрос:
— А писарям как быть? С графинами, что ли, ходить?
Военный народ заухмылялся, представив штабных бойцов с притороченными к ремням стеклянными графинами. Но командир части тут же пресёк наметившиеся веселье:
— Комбату-5 обеспечить писарей фляжками!
И нас обеспечили. Это же Армия! Был бы приказ. А Сапог, черт его побери, словно накаркал насчет стеклянных графинов. Тут вышла такая история с этими фляжками. В мыслителях у нас в стране, как известно, недостатка никогда не было. Водились они и Армии. И вот где-то там, на верху, в чью-то светлую голову пришла умопомрачительная по глубине и красоте мысль: заменить достаточно энергоемкий при получении из руды алюминий, из которого штампуются армейские фляжки, на более дешевый материал. И такой материал был найден: стекло. Наштамповали таких вот бутылок зеленого и темно-коричневого цвета в форме армейских фляжек и направили в войска для испытаний в полевых условиях. На первый взгляд мысль здравая: вот уже веками пьющий и даже злоупотребляющий спиртным народ пользуется стеклянной посудой и ничего страшного не случается. Ну, разве иногда, в горячке дискуссии, слишком настырного в споре могут приложить бутылкой, как это проделал, например, штандартенфюрер Штирлиц со своим как бы товарищем по партии и соратником Холтофом. Но ведь это, согласитесь, нечасто бывает. Уж если, как говорится, край, под самые ноздри подпёрло, и товарищ сильно не понимает. А в остальном оно вроде бы и ничего, если тара из стекла. Так-то оно так, да не совсем. Народ выпивал, это верно, но пустую бутылку — он, как правило, в урну выбросит или под скамейкой оставит на детской площадке. А то добавит к пустой таре рублик да снова портвешку возьмет. У солдата же по-иному. Опорожнил — снова наполни. И всегда имей фляжку при себе. И береги её, она казенное имущество. А как её уберечь, коли она стеклянная? Трудная задача, почти неисполнимая. Что и показали испытания. Бились эти фляжки неизбежно и закономерно, как оно и положено стеклянной посуде при контакте с металлом в виде автомобилей, тягачей, стрелкового оружия и т.п. «Посуда бьётся — жди удач!» — пелось в одном тогдашнем шлягере. Да, удача нам сопутствовала, но до определенной поры. Пока один из бойцов, поскользнувшись на натёртом усердным дневальным мастикой до сверкающего блеска казарменном полу, не хлопнулся с размаху на задницу. Естественно, хрупкая стеклянная фляжка такого небрежного обращения не перенесла. Она с треском разлетелась на куски, прорезав брезентовый чехол. Но один сволочной осколок, отбившись от стаи, мстительно и злобно вошел бойцу в торец, то есть в ягодицу…
На этом терпение наших отцов - командиров лопнуло, словно та стеклянная фляжка. Упомянутые объекты были сразу же сняты с испытаний, и мы вернулись к старым, проверенным временем алюминиевым сосудам. А начальники наши военные в акте об испытаниях, по-видимому, сумели найти нужные и убедительные слова, способствовавшие окончательному захоронению идеи стеклянных фляжек. А может, и фотографию вспоротой задницы приложили. Врать не буду, ибо точно не знаю. Предполагаю лишь. Но больше нам таких фляжек не поставляли. Однако, если уже откровенно, у алюминиевых армейских фляжек тоже есть свои недостатки. Был такой случай.
Наш Батя,
Николай Михайлович, командир в/ч, решил, что будет
совсем не лишним ввести по понедельникам, не говоря уже о праздниках,
обязательное прохождение личного состава части торжественным маршем, в том
числе и под звуки оркестра. Ну, в Армии иной раз дела тоже быстро делаются.
Нашлись бойцы, склонные к музыкальным действиям, «достали нот, баса, альта, две
скрипки…». Нет, скрипок, конечно, не было, у нас же не еврейский, а военный
оркестр предполагался, это я просто для красного словца цитату вставил. «Арфы
нет, возьмите бубен!» — как говорил Маэстро в 
замечательном фильме «В бой идут
одни старики». В нашем оркестре был старший брат бубна — барабан. Большой и
гулкий, ритм хорошо задавал. Итак, поупражнялись наши музыканты с месяц,
сладилось у них, и с той поры весело и регулярно зашагали мы, будоража плац
грохотом армейской обуви, по понедельникам и, само собой, по праздничным дням.
Круглогодично и невзирая на погоду. Было три прохождения. Первый раз просто
строевым шагом. Второй — прохождение с песней. А в третий раз — под музыку. И
это стало традицией, поскольку деваться нам было некуда. Это же — Армия. Под
оркестр и впрямь маршировалось намного интереснее. В общем, втянулись мы в это
дело, и солдаты, и офицеры, и командир наш. Попозже даже небольшую
металлическую трибуну сварили в автопарке и установили на плацу. Да устрашится
подлый враг! Грянет, бывало, наш оркестр «Прощание славянки» и мы так печатаем строевой
шаг, проходя мимо металлической трибуны, на которой наш Батя стоит— асфальт гудит и с кленов, окружавших плац, падает ошалелая
листва. Хорошо маршировали, слов нет.
Помню, старшиной хозвзвода был у нас сержант Бахыт Манкеев. Здоровенный такой парнище, косая сажень в плечах, настоящий богатур. Он к нам из учебки, сержантской школы, попал. Вот уж кто строевой шаг рубил — будь здоров! Грудь колесом, отмашка рук чёткая, носки обуви — выше линии бедер, лицо сосредоточенно, словно у строптивого бычка, идущего в лобовую атаку. И строго подошвы припечатывает на одной линии, ровнехонько, словно по нитке, кладет их с грохотом на асфальт. Причем фигура не вихляет как у нынешних худосочных див, фланирующих по подиуму, ни малейшего колебания, ни-ни. Сапоги у сержанта подкованные — хозвзвод ведь! — искры летят. Что и говорить — мог Бахыт. Сержантская школа — это вам не институт благородных девиц. И даже не МГИМО. Там подобному ни за что не научат, я вас уверяю. К нам иногда приходили бойцы из соседних по гарнизону частей поглядеть, как, мол, люди в армии служат. Вокруг нас авиаторы были, связисты, словом, технические войска, и ещё армейские пасынки — военные строители. У технических военных, особенно у авиаторов, известная расхлябаность наблюдалась, я уже не говорю о военных строителях, которые автомат держали в руках лишь один раз — во время принятия Присяги. Так что мы, хотя и будучи техническими, всё же заметно отличались от остальной служивой публики нашего гарнизона.
Но я хотел рассказать о недостатках алюминиевых фляжек. Дело было в понедельник. Утреннее построение на плацу, всё как обычно. И вот начали прохождение строевым шагом. Ну, топаем мы по плацу по-батарейно. Грум—грум—грум! Грум—грум—грум! Хорошо проходим, чётко и все в ногу маршируем. Это самое главное, чтобы все в ногу. Тогда получается красиво и просматривается в прохождении строем какой-то смысл. Да. Батя на трибуне, руку к козырьку фуражки вскинул. Короче, всё по-военному, как оно и положено по Уставу. И тут у одного бойца возьми и отцепись от пояса алюминиевая фляжка! Отцепилась и, естественно, упала под ноги марширующим бойцам. Будь фляжка стеклянной, хрястнула бы она звонко, да и конец инциденту. Иное дело — алюминиевый сосуд. Он небьющийся, округлой формы, и потому заскакал под ногами марширующих, словно мяч. Боец растерялся, засуетился, нагнулся, давай фляжку ловить, чего совершенно не нужно было делать в данной ситуации. А батарея шагает, не останавливается. Понятное дело, принявший такую пикантную позу солдат тут же получил удар под копчик, что придало ему известное ускорение, он было подался чуть в сторону — снова удар! В общем, уже и не подняться солдату в рост. Шагающая строевым шагом батарея — это же как слаженно работающий механизм. А случившийся на четвереньках боец — словно орех между вращающимися шестернями. Дробят его и плющат, то есть пинают шагающие бойцы. И фляжка меж солдатских ботинок перекатывается, гремит. И вот так незадачливый этот боец и прошагал мимо трибуны в нелепом и неуставном положении, продолжая ловить чёртову фляжку. Это надо было видеть: командир на трибуне, полковник — это же величина, рука под козырек, батарея слитно чеканит шаг, равнение направо, честь, стало быть, командиру ответно отдает, а в этот момент в одной из шеренг на четвереньках бежит солдат. И ещё эта фляга чёртова алюминиевая гремит между ботинками, никак не желая вылететь куда-нибудь в сторону из марширующих рядов. Вот такой случился перпендикуляр к Уставу, ибо в нем, конечно же, не предусматривается прохождение перед трибуной на четвереньках. А вот случилось. Ну, кто отшагал своё — стоят в строю, ухмыляются (Уставом это не запрещено), наблюдают за неожиданным развлечением. А зря смеялись! Когда мимо трибуны прошло строевым шагом последнее подразделение, Батя приказал повторить прохождение. Наверное, для того, чтобы служба мёдом не казалась. Но второй раз уже прошли нормально, без эксцессов. А потом ещё прошагали с песней и в заключение — под музыку оркестра, что, несомненно, придало нам бодрости на целую неделю. Так нарабатывался военный опыт.
Эх,
благословенный наш Краснознаменный ТуркВО! Всем военным округам — Округ! На
территории нашего Округа (Туркмения, Узбекистан) царила подходящая температура.
А это очень большой плюс, простите за каламбур. И потому у нас даже военная
форма сильно отличалась от военной одежды других округов. Кроме обычной зимней
гимнастёрки с воротником-стойкой, пузырчатых галифе («гали» на армейском
жаргоне) и кирзачей, у нас еще была весеннее-осення форма одежды: те же самые
«гали», сапоги и гимнастерка. Но не обычная, а с распашным воротом без всякого
белого подворотничка (оцените!) и свободными, без манжет, какие наличествуют у зимней
гимнастерки, рукавами. Гимнастерки подпоясывались армейским ремнем с бляхой. Ну
и, наконец, «венец творения» армейских кутюрье — летняя форма, которую мы
назвали «мобута». Была в те времена в Африке такая страна — Конго. И вот когда
она получила свободу от колонизаторов, демократию и либерализм, у них началось.
Ну, то же самое, что и в Советском Союзе в лихие 90-е. Все начали воевать
против всех. Естественно, появились лидеры. В Конго там их два было основных:
Морис Чомбе и Жозеф Мобуту. Ну, Чомбе — тот был штатский штафирка и на
фотографиях щеголял во фраках и пиджаках. Ничего хорошего у него из одежды
перенять нельзя было. Не галстук же «бабочку»?! А вот Мобуту, как военный
человек и даже генерал, всегда на фото был в армейской тропической форме.
Очень похожую одежду, в которую одевался генерал Жозеф Мобуту, носили и мы. Только вместо генеральской фуражки Мобуту у нас была панама, которую по-свойски мы называли шляпой. Вот в честь этого африканского генерала мы и прозвали свою летнюю форму одежды «мобутой». Она состояла из полноценных штанишек прямого покроя (никаких пузырей по бокам, как у «гали») с манжетами внизу на пуговицах, которые многие бойцы упорно не желали застегивать — был такой армейский шик. Я говорю полноценных — это в смысле длины штанин, ибо африканский генерал Мобуту мог иной раз и в шортах пройтись. Как генерал, он, несомненно, имел на это право. Генерал — он и в Африке генерал. Так вот, в наших мобутовских штанцах на поясе имелись петли, куда вставлялся солдатский ремень. Застегнулся утром и до самого отбоя ничего не поправляешь, ввиду отсутствия неряшливых складок, которые неизбежны на обычной гимнастерке. С ними-то и морока, со складками: чуть что — команда: «Оправиться!». Улыбаться не надо, армейская команда «Оправиться» означает совсем не то, что в гражданской жизни. Оправиться на армейском языке означает: подтянуть вверх «гали», если они сползли вниз от чрезмерного усердия во время ратных занятий, а далее, засунув большие пальцы рук под ремень, расправить собравшийся «татьянкой» подол гимнастерки и разогнать складки под ремнём, упрятав их за спину. И еще поправить головной убор. Если вы это проделали, то можете считать, что оправились, и вид у вас бравый. А вот «мобутовская» гимнастерка представляла собой рубаху-распашонку с короткими рукавами и отложным воротником. Тоже, естественно, без всякого белого подворотничка, что бойцам безумно нравилось. Причем эта распашонка, совсем штатским манером заправлялась в брюки. Сверху на голове, которой солдаты ели и иногда думали — отлично защищающая от палящего солнца пустыни шляпа. Вот такая у нас была летняя военная форма одежды. Очень любили мы «мобуту» за комфортность. Милое дело переносить все тяготы и лишения армейской службы в такой удобной одежде! Никаких тебе «татьянок», то есть складок на подоле, да и ремень всегда при себе. Он же постоянно с брюками. Его никак не потеряешь при спешных сборах по тревоге и не забудешь в туалете по рассеянности. А это чудо армейского портновского дизайна — панама! Ну! Немножко поля подогнешь по бокам кверху, идешь этаким фертом через плац — чисто ковбой из вестерна. Правда, завернутые таким образом поля панамы были опять же перпендикулярны к Уставу, но шли, шли на нарушение, чего уж там. Начальство гоняло нас за это, но как-то вяло, не энергично, поскольку завернутые поля панам, как ни придирайся, всё же мало сказывались на боеготовности части. Словом, панама это не головной военный убор, а песня! Действительно, в те мои армейские годы из всех динамиков в гарнизоне слышался армейский шлягер сезона:
Плюс сорок пять, не менее,
Небо пустыни над нами.
Я служу в Туркмении,
Я ношу панаму…
Что и говорить, классная была форма одежды — наша «мобута». Жаль было расставаться с ней по осени. Я так и продолжал ходить в ней, к тому времени я уже в штабе работал, погрузившись в государственные тайны и военные секреты по самую макушку: «таможня» дала, как говорится, «добро». Ребята все перешли на осеннюю форму одежды, носили «гали» и сапоги, а по-прежнему в «мобуте» щеголяю. Тем более что сапог моего размера самым естественным образом так и не обозначилось при переходе на иную форму одежды. И как-то захожу к командиру с документами, он папку раскрыл, задумался над военными бумагами, но вдруг взглянул на меня, ткнул папиросой воздух в моем направлении и буркнул:
— А почему одет не по форме?
— На складе нет обуви моего размера, товарищ полковник! — отчеканил я.
Командир удивленно приподнял лохматую бровь:
— Как это понимать?! — и, наклонившись к селектору, скомандовал дежурному по части. — Начвеща ко мне!
Минуты не прошло — начальник вещевого снабжения лейтенант Карпенко предстал перед очами Бати.
— Почему не обмундирован боец?
Лейтенант принялся объяснять, что к чему. Батя не дослушал его и вынес вердикт:
— Сейчас я просмотрю документы, он освободится. Возьмите фляжку спирта, шагайте к летчикам и решите вопрос немедленно и окончательно.
На мгновение замолчал, затягиваясь папиросным дымом, затем выдохнул его и строго добавил:
— Писари — лицо части. Это надо понимать. И помнить, что они всегда должны быть одеты соответствующим образом, как положено. Здесь окружное начальство приезжает, полковники, генералы. Таким образом, товарищ лейтенант, чтобы больше без напоминаний. Выполняйте.
Начвещ лихо откозырял и пошел готовить тару.
«Летчики» — это вовсе не сказочная пещера Али-Бабы. «Летчики» — название совокупное. Собственно, гарнизон наш загородный представлял собой, в основном, военный аэродром с несколькими обслуживающими его частями, а мы же да военные строители были так себе, примкнувшие. И, естественно, вещсклады у «летчиков» были куда как больше наших. А спирт — это универсальное средство: он же и смазка и отмычка. Так что всё было по-военному. Как там пишут литераторы: «Он схватил бутылку с горючей жидкостью и пошел на танк». Мы взяли фляжку с горючей жидкостью и тоже пошли. На вещевой склад соседней части… Успешно сходили, проблема обуви была закрыта окончательно, ибо было сказано: «писари – лицо части».
А насчет генералов Командир правильно сказал, генералы у нас водились. Дело в том, что наша часть через начальника штаба округа подчинялась непосредственно Командующему ТуркВо. Виды на нас были у Командующего свои, потому и отношение к нам было особое, пристальное. Мы были освобождены от нарядов как по нашему загородному гарнизону, так и по городскому. Жили тихонько замкнутым мирком, совершенствовали свою профессиональную выучку, шлифовали военное мастерство. Словом, служили по Уставу, завоёвывая себе честь и славу, как нам и рекомендовали плакаты, установленные нашим замполитом вокруг строевого плаца. Ну, скажут некоторые бывшие военнослужащие, чего так не служить? Ни тебе нарядов, ни тебе волнений. Да, тяготы гарнизонных и городских нарядов мы не несли, это так, но ведь от внутренних нарядов никто не освобождал: караул, столовая, казарма, штаб — это у нас в полном объёме присутствовало. А при не слишком большой численности личного состава нарядов получалось предостаточно. И волнений у нас хватало более чем. Дело в том, что у нас очень часто проводились ученья. Родина не жалела для выучки своих защитников бензина, соляра, сухих пайков. Дважды в год, весной и осенью мы «воевали» в окружных ученьях. А это всегда выезд на длительное время «на природу». А потом еще были свои плановые ученья, были и КШУ, то есть командно-штабные учения, когда выезжает штаб части и батарея связи. А учения это всегда испытания: и людей и техники. Ученья — проверка на слаженность действий, проверка боеготовности. И вот тут нам, как штабным работникам, покоя не было. Часто мы «воевали», было такое в Советской Армии.
Вот потому генералы у нас бывали. Держали руку на пульсе, проверяя нашу ратную выучку. Поначалу я робел, а потом привык. А что генерал? Он же ведь не мой прямой начальник. Откозыряешь ему, если в поле, а в штабе мы вообще без головных уборов ходили, так и честь рукой не отдаешь, обозначишь стойку «смирно», спросишь разрешения обратиться к своему Командиру — вот и все контакты с генералом. Ну, иногда он сам обратится, скажет: надо такие-то документы, Батя кивнет, ответишь: «есть доставить то-то!». Словом, если подойти непредвзято, генералы для рядовых бойцов нечто вроде инопланенетян: ты догадываешься или даже точно знаешь, что они есть в природе, иногда видишь их, но влияния существенного на тебя они никакого не оказывают. Но контачить по собственной инициативе с генералами, также как и с инопланетянами, не следует. На всякий случай, мало ли что.
Потому как бывают исключения из этого правила, и бывают генералы — нечто вроде торнадо. Например, служил у нас в округе один генерал-майор, за которым тянулся шлейф некоторой таинственности. Правда, мне с ним встретиться не довелось, до меня это было, а историю эту мне поведал один из наших штабных офицеров в доверительной беседе за стаканчиком разведенного спирта далеко за полночь. Так вот, этот самый генерал-майор обладал. Чем обладал, спросит Читатель? А черт его знает, чем он обладал и как это назвать. Короче, если генерал-майор выскажет свое мнение о чем-то или о ком-то, да ещё укажет, к примеру, пальцем на что-либо, то так оно и случится. Причем не в лучшую сторону случится. Вот так-то. Да. В общем, с ним нежелательно, даже иногда опасно было находиться рядом. Вот два примера, которые штабной офицер наблюдал лично.
Приехал как-то этот самый генерал с проверкой в часть. Ну, идет проверка, то, сё, как обычно. Приехали в автопарк. А что в автопарке, как в военном объекте, самое главное? Транспорт — скажет торопливый Читатель. Отставить! Ответ неверен. Самое главное в автопарке как в военном объекте — это забор и ворота. Транспорт, стоящий, в чистом поле не есть автопарк, это просто транспорт и ничего более. А вот когда он огорожен забором с воротами, да вооруженные часовые на вышках по периметру и боец с красной повязкой на рукаве у ворот — это уже полноценный стационарный военный объект. Даже если в нём и транспорта нет. Так положено, и пусть подлый враг ломает себе голову, ищущи пути проникновения внутрь объекта. Так вот, был у нас свой забор-периметр со сторожевыми вышками и ворота у нас были замечательные, те еще ворота, солидные, на металлических столбах. Но давние. По-видимому, их соорудили вскоре после того, как басмачей ликвидировали. Тем не менее, воротные столбы незыблемо стояли себе годами, как гордый символ «несокрушимой и легендарной». И так оно было да приезда того самого генерала. А он, после проверки содержания авто- и спецтехники, вышел из автопарка через пропускную калитку наружу, остановился, критически оглядел ворота, ткнул в них пальцем своим генеральским и произнес:
— А ворота надо заменить. Ненадежные они, могут упасть.
И только повернулся он к ним спиной, как один столб закряхтел и повалился наземь. Сопровождавшие высокое начальство офицеры части тоже чуть было не попадали от изумления рядом со столбом. Но поскольку они люди военные и их специально учили и тренировали, то они всего лишь впали в ступор на некоторое время. Однако военным пребывать в ступоре Уставом не предусмотрено. Другого замеса товарищи. Быстро оправившись от шока, командир части отдал соответствующие распоряжения относительно восстановления боеготовности автопарка и проверяющие двинулись дальше. Вроде бы всё дальше пошло как бы нормально. Пока…
Пока генерал не собрал офицерский состав части в секретном классе, дабы сообщить ему, составу, свои некоторые соображения и поделиться впечатлениями от увиденного. Секретный класс — это помещение в штабе части, обычный учебный класс, со столами и стульями, как в школе, предназначенный для учебных занятий офицерского состава, проведения закрытых собраний и т.п. Из секретного там висели всякие схемы, закрытые занавесками, и ещё стоял макет изделия в разрезе, от чужого глаза тоже зашнурованный пологом и опечатанный печатью, дабы не облегчать жизнь шпиону, если всё же заведется таковой и возжелает разузнать военную тайну. Таким образом, хоть и небольшие секреты, но были в классе, потому и назывался он секретным. Военный жаргон. А еще на стене класса спокон веку висела доска, такая, какие раньше в школах были, черного цвета, только громадная, широкая, почти во всю стену. На этой доске чертили и писали мелом при необходимости. В тот раз на доску повесили плакаты какие-то. Генерал взял указку и, принявшись было объяснять офицерам военные дела, легонько коснулся ею доски. И тут громадная доска, сорвавшись с одного гвоздя, с размаху хряснулась об пол! Грохот был невероятный, словно снаряд разорвался в классе, даже здание вздрогнуло. Очень тяжелая доска. Ну, что ты будешь делать! Вот такой казус, хотите верьте, хотите нет. Но военное счастье не изменило нашим офицерам: рухнувшая доска не задела генеральских сапог и потому всё обошлось без последствий. Страшно даже подумать, если бы подобное случилось! Читатель, наверное, помнит, как нехорошо ругался Доцент в фильме «Джентльмены удачи», когда чугунная батарея отопления упала ему на ногу? А тут — генерал. Жуть! Я потом специально осмотрел чертову доску после того, как услышал эту историю. Ну, не могла она упасть, никак не могла! Там такие гвозди вбиты в саманную стену! Не гвозди, а костыли, которыми рельсы к шпалам приколачивают. Ушки подвесные у доски, возможно, были слабоваты? Но ведь висела же! Чёрт-те с каких времён висела, и было всё в порядке. А вот именно в самый неподходящий момент…. А ворота? Они-то какого хрена, прошу прощения, упали, словно подрезанный серпом колосок? Да, и вот еще вопрос: почему вообще не рухнуло всё, если уж, как говориться, такое дело? Ан — нет! Один столб, один штырь. Словом, система просматривается. Значит, что-то было в том генерале, некая сила. Ибо, как теперь и Читатель видит, генерал мог. Возможно, в нынешней российской армии теперь стало много подобных, обладающих такими способностями, генералов, потому и реформы в нынешней российской армии, которые должны идти, стоят как вкопанные, а то, что должно стоять незыблемо — рушится в массовом порядке, и предназначенное ходить по морям и океанам — тонет. Тоже ведь какая-то система просматривается. Неспроста всё это, неспроста. Чувствуется воздействие какой-то Силы. Тут еще предстоит разбираться и разбираться. И не только военным и ученым…
Такие вот случаи происходили иной раз в Армии. Словом, для нас, доблестных работников штабной службы, писарей, генералы не такой уж редкостью были. Видали мы их. А вот для солдат и сержантов из батарей, такие чины были в диковинку. Не все солдаты за свою службу видят генерала, а уж командующего округом — тем более. Да не то, что солдаты, офицеры — и те не все видят. Редкая птица командующий округом. Один такой он в округе. И, тем не менее, увидеться с Командующим мне довелось. Мало того, что увидеться, так еще в очень непринужденной обстановке и даже иметь с ним, как пишут в газетном официозе, теплую и дружескую беседу.
Вообще-то
планы о наездах (прошу Читателя помнить, что в те времена данное слово не имело
криминального оттенка, рэкет тут совершенно не причём) Командующего в ту или
иную часть известны заранее. Но жизнь есть жизнь, бывает по-всякому. И живой
организм Армии тоже подвержен сбоям и всякого рода кунштюкам. И вот как-то раз Командующий ТуркВо, генерал-полковник Белоножко Степан Ефимович, завернул к нам в часть совсем
нежданно и негаданно, свалился, словно снег на голову. К Туркмении эта
поговорка очень даже прилагаема, ибо снег в этих краях достаточно редок. Так вот,
Командующий был в наших местах вовсе по другим делам, но, поскольку наша часть
была у него на особом счету, взял да и завернул к нам.
Имел он на это право.
Дело было в воскресенье. Солнце зверски наяривало ультрафиолетом с небес, плавя асфальт строевого плаца и пытаясь вскипятить под панамами солдатские мозги. Хорошая стояла жарища, настоящая, туркменская. Обед уже прошел и свободный от внутренних нарядов военный народ предавался любимому занятию, которого так мало в настоящей Армии, а именно — праздности: вяло толкался на стадионе, дремал в казарме, читал книжки в библиотеке, пил лимонад в солдатской чайной и просто спасался от жары под «грибком» курилки. Словом, на полную катушку использовал воскресное свободное время, предусмотренное Уставом. Что касается меня, то я решил устроить постирушки. Сгреб свою «мобуту» и, обутый в ботинки, в одиноких военных трусах цвета хаки, занял позицию в «умывальнике». Умывальник у нас представлял собой просторное помещение в казарме, вдоль стен которого буквой «П» проходили труба с привинченными к ней кранами. Внизу же, на полу помещения, повторяя изгибы трубы, располагался достаточно широкий бетонный желоб, облицованный плиткой, в котором можно было помыть ноги или же использовать его в качестве корыта. Очередной наряд надраил кафельную плитку, которая сверкала белизной, словно фарфоровая посуда. Вот этим желобом я и воспользовался. На то время, когда происходили описываемые события, одна половина умывальной трубы уже более месяца не работала, что-то там забилось, а поскольку приказа на расчистку никто не отдавал, то и не принимались пока за ремонт. В Амии так: от службы не уклоняйся, но и на службу не напрашивайся. Размышляя между делом о причудах армейской жизни, я замочил своё обмундирование в «корыте» и решил выйти на крылечко перекурить, пока добротно просоленная солдатским потом «мобута» малость размякнет. Но тут истошный вопль дневального по казарме всколыхнул воздух, словно разрыв гранаты: «Батарея, смирно!» Дневальный заорал так, что сразу было ясно: случилось нечто непредвиденное, из ряда вон, адекватное разве что наглой высадке вражеского десанта прямо на наш плац. И крик его не замолкал, дневальный явно пытался ещё что-то прокричать, но толком так и не мог это осуществить. Слова, торопливо выскакивая из его луженной глотки, набегали друг на друга, толкаясь и перемешиваясь в нечленораздельное рявканье. Просто слышалось нечто вроде: гав-гав-гав!
— Что за притча такая?! — встревожился я и метнулся к полуоткрытой двери умывальника. Но не успел. Дверь в умывальник распахнулась и...
Да, теперь я понял причину дикой паники дневального. Тут завопишь!
…Ибо дверь в умывальник распахнулась, и проём вдруг как-то сразу заполнился фуражками, блестящими пуговицами, золотыми погонами, красными лампасами. Батюшки! Два генерал-майора, несколько полковников, обычные майоры в счёт не идут, не до них. Слишком мелкие чины в такой свите, виньетка, как говорили раньше фотографы, то есть обрамление. А впереди этого сверкающего золотыми погонами сонмища военных выступает представительный генерал с тремя большими звездами на погонах — генерал-полковник. Тут до меня сразу дошло: да это же сам Командующий округом! А я в таком неприглядном виде, в трусах и ботинках! Боец, одетый не по форме — неполноценный боец, это однозначно. Только тут я по-настоящему понял, каково оно было Чапаеву. А ведь действительно, будь знаменитый комдив одетым по форме, так ещё неизвестно, чем бы кончился тот налет лихих казачков на станицу. Ситуация… Но застигнутым врасплох красноармейцам можно было к реке отступать, а мне бежать некуда, только в окно. Но время упущено, раньше надо было сигать. С другой стороны, а зачем? Ведь пули не свистят, чего уж так-то паниковать? Ну, генералы. Аж целых три штуки. И что с того? Свои же генералы, не вражеские. Я встал во фрунт, хотя и осознавал идиотское мое положение. А что тут поделаешь? Теперь уж придётся действовать по обстоятельствам, в зависимости от того, как будет складываться военная обстановка. В общем, вытянулся я в рост и стою перед окружным генералитетом в ботинках и трусах, словно бравый солдат Швейк на медосмотре. Однако же влип! Правая рука так и дергается, силится, стало быть, самопроизвольно, автоматически честь отдать. Словом, части моего застигнутого врасплох организма пытались зажить своей, самостоятельной, жизнью. Думал об одном: только бы по запарке не козырнуть нечаянно, находясь перед Командующим в таком дурацком виде. Это в американской армии военные бэби прикладывают руку к пустой, без головного убора, голове. Нашим же Уставом такое отдание чести не предусмотрено. Однако зря я боялся, высокое начальство пребывало в самом отличном расположении духа. Командующий оглядел меня с головы до ног, чуть усмехнулся и спросил:
— Чем занимаешься, солдат?
— Сержант такой-то! Стираю обмундирование, товарищ генерал-полковник! — рявкнул я, развернув плечи и вытянувшись по стойке «смирно». Хотя, в принципе, в общественных местах, как-то: баня, туалет, лазарет и прочие подобные заведения честь военнослужащим не отдается, все как бы равны. Но не стоять же мне, в самом деле, перед Командующим округом, небрежно отставив ногу, подбоченившись и заложив большой палец за резинку трусов?! По Уставу, я, конечно, имел на это право, но в тот момент этим правом я пренебрёг.
— А, вон как! Молодец! Чистота — залог здоровья! — прокомментировал Командующий.
— Так точно, товарищ генерал-полковник! — снова закричал я, наполнив просторное помещение умывальника гулкими звуками.
— Да ладно…— махнул рукой Командующий. — Не так громко. А вода у вас есть в умывальнике?
— Так точно, есть! — Я сбавил на полтона ниже и опустил воинское звание.
Командующий
прошел к кранику и, опережая кинувшегося было ему на помощь расторопного майора
из своей свиты, положил руку на вертушку и открыл его. Понятно, что результат
был нулевой, ибо именно та сторона умывальной трубы не работала. Проверяющий
всегда наткнется именно на то, на что ему вовсе не следует натыкаться. Так
было, есть и будет, проверено жизнью. Тут никакой аномальщины нет, это
нормальное явление, таковы законы нашей реальности. Не удивляемся же мы числу
π. Так и здесь.
— Ага… — буркнул генерал-полковник и сурово взглянул на меня. — А ты говоришь, что вода имеется. Выходит, неправду говоришь?
Свитские, все как один, хмуро уставились на меня. Известно, обманывать нехорошо. А обманывать Высокое Начальство нехорошо вдвойне, да ещё и чревато последствиями. В таком случае никакие законы войскового товарищества уже не действуют, наказание последует незамедлительно. А ту сам Командующий застукал! Всё, амба. Потому и насупились сопровождающие лица. А нет, чтобы подумать, какого же рожна я здесь шарахаюсь в трусах, если воды нет? И я постарался развеять у свитских возникшие было нехорошие подозрения:
— Никак нет, товарищ генерал–полковник! Вода у нас всегда в наличии. В нашем климате нельзя без воды.
Я протянул руку к другой трубе и рывком крутанул вертушку. Тугая струя с шумным клекотом ударила в днище желоба, рассеивая брызги. Свита попятилась.
— Гм. — удивился Командующий, но тем не менее настойчиво ткнул пальцем в свою трубу. — А почему здесь нет воды?
— Ремонтируем! — бодро рубанул я. И помня, что в Армии все расписано по часам и минутам, хотя и не всегда выполняется, дал временную привязку— К вечеру будет готово.
— Ну, хорошо. — удовлетворилось Высокое Начальство. — Продолжайте, сержант, свои постирушки.
Он приподнял ладонь чуть выше своего генеральского плеча, тем самым слегка обозначив приветствие и одновременно разрешая мне заниматься своими делами, затем опустил её и развернулся к двери. А за ним вся свита вымелась из умывальника, как будто её и не было. Я стоял, тупо продолжая глядеть на полуприкрытую дверь умывальной комнаты. Надо же, сам Командующий округом! Можно сказать, чуть ли не откозырял мне. Наваждение какое-то. А я перед ним предстал в таком карикатурном виде, в трусах и ботинках. Вот надо же так: один раз в жизни выпал шанс, а меня черт дернул со стиркой! Да, впрочем, и шут с ним, что не по форме одет, выглядел-то я браво, поддержал реноме нашей воинской части и, скорее всего, от моего вида осталось неплохое впечатление у окружного начальства. И к тому же, хорошо поговорили, душевно. Потому вполне можно считать, что в целом встреча удалась…
А на плацу уже орал, докладывая Высокому Начальству, прибежавший Дежурный по части. Спрашивается, где его носило, пока я тут принимал удар на себя? Стирка была безнадежно испорчена. Сейчас вызовут в штаб, обязательно понадобятся какие-нибудь документы. А «мобута» моя квасится в корыте. Хотя, что паниковать раньше времени? Я выскользнул из умывальника в помещение казармы, достал из-под своей подушки сигареты со спичками и вышел на крыльцо. Прикурив сигарету и укрывшись за кленами, росшими у крыльца казармы, я попытался отследить ситуацию сквозь просветы в листве. Приняв рапорт Дежурного по части, Высокое Начальство в окружении сопровождающих лиц стояло на плацу, о чем-то переговариваясь. У нас бытовала в те времена шутка, что, мол, в случае начала военных действий, независимо от того, как там будут складываться дела у стран Варшавского Договора, танки нашего Туркестанского округа на четвертый день должны стоять на берегу Индийского океана. Вполне возможно, об этом и говорило окружное начальство, утверждать точно не могу, далеко они от меня находились. Но тут на территорию нашей части влетел командирский газик и резко затормозил, боднув воздух. Батя, несмотря на возраст, энергично покинул кабину и отрапортовал Командующему.
— Так-то вы
встречаете своего Командующего! — шутливо пожурил тот нашего Командира. — Да
ничего, Николай Михайлович, я тут пролётом, заскочил к вам на полчаса. Они о
чем-то еще поговорили вполголоса минут десять, стоя у края плаца, затем Командующий и его
свита загрузились в «Волги» и растворились в горячем воздухе, волнами плывшим
над раскаленным асфальтом, словно мираж. И зачем, спрашивается, приезжал? Не думаю, чтобы
ради разговора со мной. Тогда для чего? Так и осталась причина посещения
неизвестной. Военная тайна… Вообще, как я заметил, в
Армии много таинственного…
Дневальный нашей казармы, стоя обалдело у тумбочки, еще некоторое время икал от пережитого. Ещё бы! Такое событие! Будет чего в старости вспомнить. Детям и внукам расскажет не раз бывший дневальный, как он рапортовал Командующему. Вот как я тебе рассказываю, Читатель. Хороший был переполох, что и говорить… Минут через пять у казармы начали робко появляться разбежавшиеся в панике солдаты. В батареях, как я уже говорил, бытовало мнение, что высокому начальству лишний раз попадаться на глаза вовсе не следует. На всякий случай. И вообще-то это мнение было правильным.
Вот если у меня хватит духу и времени приняться за вторую часть армейских воспоминаний, то я постараюсь рассказать о подобных случаях, да и вообще осветить конкретно и более подробно нелегкую службу «доблестного писарства», как титуловал нас Контрразведчик.
Не подумает пусть Читатель, что я не помню имен и фамилий. А нет же! Прекрасно помню, но из уважения к профессии Чекиста и Контрразведчика я буду называть только так. Всё-таки специфическая у них служба и незачем противнику облегчать жизнь. Хотя, конечно, давно уже, к сожалению, нет той Армии, как нет и того Государства, которому я, в числе многих, присягал. Но это дела не меняет. И пусть журналисты-всезнайки, кичась своей гипертрофированной осведомленностью, с энергией, достойной лучшего применения, давно уже растрепали по телеящику и секретное наименование наших изделий и их тактико-технические характеристики — да чёрт с ними, с борзописцами! Чума на их домы, как говорится. Нас учили другому. Совсем другому. И мы старались этому соответствовать. Но вот теперь со всех сторон непрошенные и назойливые советчики, вернее, антисоветчики, настоятельно рекомендуют нам всё это выбросить, как хлам, за ненадобностью. Нечего, мол, щетиниться дикобразами, другая жизнь настала. Ну, как сказать, жизнь — она и правда другая, да вот незадача: противник-то прежний. Вот в чём перпендикуляр.
ООктябрь,
