Часть 2. ОКОПНАЯ  ПРАВДА

 

Жизнь армейская во многом не совпадает с высокопарностью

многих слов присяги, и это нельзя не учитывать…

(Ананьев Г., «Пасть дракона»)

 

Наша служба и опасна и трудна…

(Горохов А., «Наша служба и опасна и трудна»)

 

Безусловно, жизнь армейская достаточно специфическая. Это до службы в Армии считаешь, что там всегда начеку, и потому и спят с оружием, готовые тут же отразить, если чего вдруг. Короче, Армия круглосуточно бдит. Ну да, конечно, не без того. Оно, бдение то есть, присутствует в Армии и как бы, само собой, разумеется. Вращаются антенны локаторов, монотонно гудят двигатели дальних бомбардировщиков, перемигиваются огоньки на пусковых пультах, уходят в ночь бесшумные пограничные дозоры, скользят тенями в мрачных океанских глубинах подводные лодки. Всё это, несомненно, имеет место быть. В общем и целом. Состояние такое, фон. А вот на этом самом фоне иной раз такие эпизоды бывали — нарочно не придумаешь. Вот об этих эпизодах я и поведу речь. Ибо однообразие, рутина армейской службы разве запомнится? Нет, конечно. А вот всякие эскапады, кунштюки и прочие перпендикуляры к нормальному течению службы — вот они-то как раз и врезаются в память. Ибо какую бы бдительную жизнь человек не вёл, как бы его не напрягали уставами и физическими нагрузками, какая бы обстановка его не окружала — он ведь всегда остается человеком, со своими слабостями и пристрастиями. И эти слабости и пристрастия — куда деваться? — проявлялись. И потому иногда боец, в целом морально устойчивый и, само собой, патриот, склонен к некоторым поступкам, выходящим за рамки предписанного ему поведения, не прописанных в уставах, наставлениях и ускользающих от бдительного ока отцов-командиров нарушениям воинской дисциплины.

Ведь как не крути, а солдат как человек ограничен в свободе выбора. Понятно, что долг, священная обязанность и прочие высокие слова, но — заневолен человек. А ведь тяжело человеку, тем более молодому, прямо-таки брызжущему энергией, находиться долгое время в состоянии сжатой пружины. Ой, как тяжело! Так что нужна некоторая разрядка, которая иной раз принимает весьма причудливые формы. Вот потому солдат, бывает, и выскакивает за флажки. То есть нарушает предписания и правила

К частым и тяжким видам нарушений в первую очередь относится излишнее употребление спиртных напитков. Тема эта перманентно актуальна и замполиты с нею борются, словно Дон Кихот с ветряными мельницами. И что интересно, тут есть некоторая нестыковка в отношении выпивки. Недоработка типа. Судите сами. Согласно уставам и наставлениям солдат и выпивка - вещи несовместимые. Как бы. И, тем не менее, в тексте Воинской Присяги прямого запрета на выпивку нет. Пользуясь этим, отдельные бойцы всё-таки употребляют алкоголь, причём не испытывая никаких угрызений совести поводу нарушения Присяги, ибо нельзя нарушить то, чего не обещал. Тут ещё вот такой ракурс. Конечно, войны нынче, слава богу, пока нет, лютый враг не наседает и как бы можно пропустить рюмочку-другую. Так сказать, в меру, и оставаясь адекватным. Да только, к глубокому сожалению, большая часть солдатского контингента, увы, как раз сдержанностью не страдает и принимает до тех пор, пока не кончится выпивка или пока не застукают отцы-командиры бойца в полудревесном состоянии. Которое, само собой, делает невозможным исполнений воинских обязанностей надлежащим образом. Такой боец больше опасен для своих сослуживцев, нежели для противника. Отсюда оргвыводы: гауптвахта, поблекший послужной список и поражение в праве на возможный отпуск, который и так для большинства бойцов виртуален. И, тем не менее, определенная часть бойцов шла на такие риски. А как же иначе? Молодечество, удаль! Что же это за солдат, если ничего не нарушил? Как можно считаться бывалым солдатом, не побывав на гауптвахте — и такие существовали как бы критерии.

К слову сказать, распитие алкоголя у нас в части пресекалась строго и если чего — карали жестоким образом. В годы моей службы один боец как-то хорошенько приложился к горлышку вечером  выходного дня, затем от распиравших его эмоций затеял драку, повредил череп дежурному по штабу. Хорошо, без серьёзных последствий. Ну, наутро, конечно, шум вселенский, гауптвахта, а там скоренько и показательный суд. И отправился наш выпивоха на четыре года в тюрьму, хотя до дембеля ему оставалось три месяца. Вот такая диспозиция. Комитета солдатских матерей тогда и в помине не было, ибо таковой рассматривался бы как организация, несомненно подрывающая боеготовность Советской Армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Да и Командир наш был в этом отношении беспощаден.

Однако ж солдатская смекалка относительно выпивки наличествовала и, хотя и пребывала в дремлющем состоянии, но всегда была готова перейти в активную фазу, если что. Наверное, тут схоже с «эффектом забора»: если есть глухой забор, то всегда интересно заглянуть за него или даже перелезть на ту сторону. И такой позыв с каждым может случиться, даже с такими как мы, дисциплинированными штабными писарями. Аномальные отклонения, в общем, типа перпендикуляр ко всем армейским, если можно так выразиться, параллелям.

И вот как-то однажды в рамках этих отклонений мы с Валерой Сакаевым, или просто Саком, моим армейским приятелем-годком, помозговав, решили организовать выпивку. Ну, банально купить в магазине винца для меня не было проблемой (нарушив, конечно наставление и приказ Министра Обороны), ибо ежедневно по делам службы бывал в городе, да и водитель командирской машины являлся земляком и по заказу мог привезти для нас всё. Но вот именно эта обыденность, реальная доступность запретного, как раз и не воодушевляла нас с Валерой. Хотелось чего-то нестандартного, идущего вразрез с размеренным армейским бытиём. И такое перпендикулярное решение было найдено. Мы решили поставить бражку.

Поскольку служили мы в штабе, то, понятно, мест потаённых у нас было. Поясняю тем, которые удивятся. А всё дело в том, что ко мне в кабинет, что к Валере никто не имел права входить запросто, как говорится, открывая дверь ногой. Такое право имели лишь Командир части, Начштаба, ну, понятное дело, Чекист и Контрразведчик, который, кстати, и был непосредственным начальником у Валеры. Ну, а первые два начальствующих лица были не большие ходоки, да и войдя, не шарились в укромных углах за сейфами или шкафами. Оставались двое, но поведение их тоже было предсказуемо. Так что установить бродильный чан было куда. Другое дело — где его, этот чан, раздобыть. Ясен пень, в Военторге не купишь. Мы подумали, и решение также нашли. Не зря говорят: армейская смекалка поможет и кашу из топора сварить. Она и в этот раз нас не подвела. Мы раздобыли в нашем автопарке старый корпус огнетушителя – были такие больше огнетушители, ОХП-10, объём у него подходящий, около восьми литров. Куда с добром — ведро! Лошадь напоить можно. Отмыли внутренности огнетушителя до нужной кондиции. Резьба на крышке была у него сбита, но в целом всё же завинчивалась, хоть и сикось-накось. В общем, подходящая посудина. В нашей армейской столовой я отоварился у поваров дрожжами и сахаром. Ставил бражку Валера, потому как я в этом деле не разбирался.

Итак, мы заквасили первичный бульон в огнетушителе, установив его в кабинете у Валеры под столом, замаскировав скатертью, и процесс брожения пошёл. Мы с Валерой понимающе друг другу подмигивали, короткими намеками толковали о будущем весёлом времяпровождении. Брага играла, шуршала за стенками огнетушителя, а мы с приятелем строили всякие радужные планы относительно будущих посиделок.

Стоял июль, один из самых жарких месяцев в Туркмении. Солдаты вовсю поджаривались на солнечной сковородке. Ощущение такое, что солнечные лучи собираются в узкий пучок некой гигантской линзой и пучок этот сфокусирован у тебя на башке. Мозги начинают плавиться, текут, грозя закипеть и ударить фонтанами брызг из–под панамы. Солдаты, преследуемые беспощадным солнцем, расползались в тенистые места, накидывали на себя мокрые простыни, плескались под водоразборной колонкой, словом, охлаждали организмы кто как мог.

В тот памятный выходной день мы с Валерой пошли купаться на Яму. Была неподалеку от нашего КПП глубокая яма-карьер, в неё просачивались под землей вода из текущих неподалеку арыков, образовав, таким образом, лягушатник, где воды было почти по ноздри и можно было даже сносно освежиться. Вот туда мы с Валерой и направились в выходной день. Покупавшись и немножко позагорав под жгучим туркменским солнцем, мы вернулись в расположение части. В штабе было пусто по причине воскресенья. Дремал на топчане дежурный по части офицер, где-то в казарме дрых сверхсрочник — его помощник. Дежурный же по штабу, писарь вооружения, круглолицый и добродушный парень Коля Грязнов припухал у себя в кабинете, являя собой яркую иллюстрацию к армейской пословице, гласящей, что если даже солдат и спит, то служба всё равно идёт. Такая вот теория относительности в армейском варианте. Дремлющий дежурный наряд нисколько не смущало даже то, что в это самое время бряцали оружием заокеанские империалисты. В общем, послеобеденное сонное царство. Туркменская сиеста. И только посыльный по штабу одиноко маялся на входе у тумбочки, являя собой образец похвального уставного отношения к службе. Так что по любому враг не прошёл бы.

От недавно вымытого деревянного пола веяло прохладой. Хорошо! Я любил эти часы в штабе. Тихо, никто не тарабанит в окошко выдачи документов, не трещит пулеметом пишмашинка, не носятся с бумагами, не топают сапогами посыльные, не звонят телефоны, словом, никакой военной суеты.

Я прошел к себе в кабинет, захлопнул обшитую металлом дверь — no pasaran! — и, чуть раздвинув плотно задернутые из-за шпионов занавески, приоткрыл, насколько это возможно, форточки в зарешёченных окнах, расслаблено уселся за стол. Щелкнул кнопкой вентилятора. Тот послушно загудел, и, подхалимски крутя своей лопоухой башкой, начал подавать прохладный воздух. Вот он, кайф. Сиди, наслаждайся жизнью. Однако не пришлось мне глубоко погрузиться в нирвану, поскольку требовательно зазвонил телефон, Я лениво поднял трубку, представился. В трубке дурным голосом орал Валерка.

— Вовка, давай быстрее ко мне! Тут такая фигня творится — жуть!

Я удивился: что там у Сака может твориться такого-этакого? Коды, что ли, спёрли от шифровальных машин, пока мы с ним бултыхались в Яме? Но посыльный же бдит, у него штык-нож на поясе. Кто чего украдёт? Построгает враз на ломти всех злоумышленников. Однако, судя по воплям Сака, что-то всё-таки стряслось невероятное. Делать нечего, надо выдвигаться на помощь. Я с неохотой покинул своё место, задернул занавески, задраил форточки, закрыл кабинет и поспешил по коридору на помощь к Валере. Войсковое товарищество. Я постучал в оббитую железным листом дверь. Щелкнул замок, в образовавшуюся щель просунулась перекошенная Валеркина рожа. Приятель громким шепотом произнёс:

— Заходи быстро. Не мешкай! Давай-давай!

Я не мешкал, и быстро протиснулся в щель приоткрытой двери. И тут же в нос ударила густая вонь. Надо сказать, запахи я различаю плохо, тугой на это дело. Но тут меня прошибло. Ощутимо и до самого нутра. Хороший амбрэ заполнял комнату. Запах был такой густой — хоть ножом его режь и раскладывай по тарелкам, словно пирог. Картина действительно была необычной – этакий небольшой, в рамках одной комнаты, Апокалипсис.

Дело в том, что окна кабинета Валеры выходили прямо на штабную курилку и вдобавок, на солнечную сторону. Потому Валера, уходя купаться, безбоязненно раздвинул противошпионские шторки и открыл форточку, здраво рассудив, что никто не рискнет распиливать решётку окна у всех на виду. В общем, нарушение имелось. Хотя большого криминала в этом нет, так бы оно и сошло с рук, как сходило уже многажды. Но в этот раз случай был особый. Поскольку половина окна была свободна от раздвижных занавесок, горячее туркменское солнце щедро залило комнату своими лучами, не забыв душевно обласкать и огнетушитель с играющей брагой, стоявший под рабочим столом, ибо скатерть Сак снял при уборке помещения, а водрузить на место поленился или в спешке забыл, торопясь на купание. Вот это уже было настоящее упущение. Таким образом, невероятно щедрый тепловой нагрев значительно ускорил процессы брожения субстрата, и брага забурлила, словно вода в стиральной машине. Газы брожения отделялись ускоренным потоком. А куда им идти в наглухо закупоренном сосуде? Некуда. И в герметически закрытом огнетушителе начало нарастать давление. Естественно, гомеостаз в таком случае весьма непродолжителен и незадолго до нашего прихода огнетушитель в соответствии с законами физики рванул. Наше счастье, что емкость была старая и у огнетушителя просто «сорвало крышу», то есть под большим давлением срезало прослабленную резьбу. Но поскольку огнетушитель был спрятан под столом, то сорвавшись, крышка саданула в столешницу, которая и погасила силу удара. А вот если бы разорвало сам сосуд… Да, тут дело добром бы не кончилось. Хотя и так в шифровальной комнате царил неописуемый хаос: пенящая субстанция грязного светло-коричневого цвета, пузырясь, шипя и причмокивая, ползла и ползла из отверстия огнетушителя, заливая собой вылизанный дочиста по армейскому обычаю пол. Увиденная картина живо напомнила мне эпизод из романа фантаста Александра Беляева «Вечный хлеб». Там тоже взбесившаяся съедобная биомасса, выйдя из–под контроля, выдавила окна в доме и затопила город, погребая под собой людей. Фантастика, конечно. Наша катастрофа, была пожиже, но вот своим запахом она, несомненно, придавала себе солидности.

— Чего рот разинул? — приглушенно рявкнул Валера, суетливо елозя тряпкой по полу. — Давай тоже хватай тряпку, ликвидировать надо последствия.

Я очнулся от ступора, и мы оперативно, по-армейски, действуя в четыре руки, совершили сержантский заплыв, собрав пузырящуюся и вонькую биомассу в тазы и, пользуясь сиестой, незаметно вынесли из штаба, вылив полуфабрикат в арык. Струей воды из колонки промыли место слива, отправив барду в свободное плавание по гарнизонному арыку… Удачно всё как-то сложилось, нам удалось скрыть катастрофу, с головой выдающей нас как злостных нарушителей воинской дисциплины, а, следовательно, льющих воду на мельницу врага. А так всё шито-крыто. Ну, а посыльный? — спросит внимательный Читатель. А что посыльный? Вообще-то молодому бойцу-посыльному нет абсолютно никакого дела до секретных штабных работ, так что он даже не заморачивался анализом увиденного. Его больше нанимали мысли об оставленной в кишлаке ненаглядной Гбльчетай или о предстоящем ужине с макаронами по-флотски. Одним словом, он думал о приятном. И что там штабные сержанты сновали с тазиками-мазиками — это его никак не волновало и не озадачивало.

А нами пол в шифровалке снова был вымыт до блеска. Знаменитых порошков — экономного «Тайд» и универсального растворителя «Фейри», без которых нынче и немыслимо наведение элементарной чистоты, в нашем распоряжении не было, но мы превосходно справились с возникшей проблемой. Закончив мытьё и приборку, настежь распахнули зарешёченное окно. Я притащил свой вентилятор и оба «подхалима» начали усиленно трудиться в авральном режиме, выгоняя наружу вонючий воздух. Корпус огнетушителя с остатками полуфабриката я с независимым видом вынес из штаба, продефилировал мимо учебного караульного городка, и зашвырнул не оправдавший надежд бродильный чан через забор на гражданскую территорию: дескать, Армия не имеет к этому вонючему делу никакого отношения.

Потом, уже после секретных ликвидационных мероприятий, мы уселись с Валерой в штабной курилке обсудить случившееся. А поговорить нам было о чём. Поражение налицо. Жаль было затраченных трудов, дрожжей, а особенно сахара. Это ж сколько чая можно было выпить вечерами?! Но что делать? Не судьба, видно, была нам попробовать самопальной браги. Не сложилось. Да. И ещё мы посудачили относительно того, что столы могут очень даже удивительным образом влиять на ситуацию. Вспомнили покушение в 1944 году на Гитлера — того ведь тоже при взрыве мины спас стол. Как и нас, кстати, ибо, как я уже говорил, не будь стола — то крышка огнетушителя вместе со струей вспенённой барды ударила бы в потолок, залив аппаратуру и так запросто ликвидировать последствия нам бы не удалось. И тоже ведь аккурат в июле, 20 числа всё произошло. Вот такие аномальные совпадения случаются… А наутро Валера, придя в штаб спозаранку, принялся за внеочередные профилактические работы: протирать контакты. Так что запах спирта замаскировал возможную остаточную вонь нашей неудавшейся бражки.

Вообще, конечно, штабная служба — она несколько отлична от службы в батарее. И в плохую и в хорошую сторону. В хорошую тем, что работа не рутинная, всякий раз что-либо новое, документы же потоком идут: то, сё, пятое-десятое. И всё сплошь секреты и ты как бы облечён доверием и типа приобщён. А это поднимает тонус достаточно сильно. Я вам авторитетно говорю. И время мчится достаточно быстро, потому как всегда занят. Опять же вольности некоторые нам были, послабления. Ходили мы в штабе без головных уборов и потому ежеминутно не козыряли, отдавая честь. В общем, внутриштабные отношения имели некоторое сходство с гражданской конторой. И вентилятор обдувает, и графинчик с холодной водой, на стуле сидишь, а не маршируешь на жаре или там в движке копаешься, или еще какие работы военные выполняешь. Военные работы летом – они достаточно тяжелы, как и зимой, ибо солнце накаляет металл так, что притронуться нельзя. Опять же курить нам, писарям, можно не по команде «перекур!», а по своему собственному желанию-хотению. Словом, были избавлены мы, штабные работники, от некоторых тягот нелегкой военной службы. Был у нас как бы некоторый люфт в поведении, то есть относительная свобода, небольшая такая разболтанность. Но люфт этот сильно омрачался тем, что писарь — он как на привязи: хоть выходной день, а ты будь тут, рядом, ибо можешь в любой момент понадобиться. Потому у писаря своего свободного времени как бы и нет. Отлучиться никуда надолго без разрешения нельзя. Никак. Ну, так, если на полчасика там. Но не более. С этим — строго. Всегда посыльный по штабу должен знать, где ты, что ты и как тебя найти. И ты всегда должен предстать пред грозные очи начальства боеспособным. И что интересно, ни никого работу свою не переложишь, разве что уже в самые последние дни, когда бойца,  которого ты подготовил себе на замену, можно как-то поднапрячь, бросить, как говорится, под танки, а самому предаться заслуженному отдыху. Но не всегда и это удается.

В конце службы я решил на последние войсковые учения не ездить. А дай, думаю, посплю от души, пока вся часть наша войсковая в войну играет. При выезде на учения в части остается пара десятков солдат, охраняющих наши военные объекты, казармы и штаб. Писарь, как дежурный по штабу, охраняет штаб, делать ему практически нечего, можно спать до одури и неприличного опухания лицевой части. Вот я и решил воспользоваться. Замена у меня была подготовлена хорошая, Володя Кинощук. Натаскал я его на службу, и он вполне мог справиться на ученьях. И я уже предвкушал более чем недельное ничегонеделание...

Но перед учениями меня вызвал наш Командир, Николай Михайлович и дал вводную, суть которой в том, что-де нынешние учения — самые важные, важнее не было, будет сам Командующий Округом и гости из других военных округов и потому — тут Батя поднял палец вверх, подчеркивая важность момента, — ты лично должен выехать на учения. Вот такой афронт случился. Военное счастье — оно переменчиво, так что мне не удалось воспользоваться заслуженными в тяжком ратном писарском труде правами и привилегиями старослужащего. И теперь, если кто-то говорит, что писари — это сачки, и службу не знают, и окопы не рыли, я всегда отвечаю: и знают службу поболе некоторых, и окопы тоже копали. Вот, кстати, штабная окопная история.

Писарем строевой части служил у нас в штабе Миша Альцев, родом из города Аральска. Хороший был парень, внешне чем-то слегка напоминал киноактера Евгения Евстигнеева. Ну, гражданский был Миша человек, непросто ему давалась армейская служба. В том смысле, что не терпел он построений, распоряжений начальства, считая их посягательствами на личную свободу. Но в армии, к сожалению так устроено: часть своих свобод ты вынужден делегировать своим командирам, а уж они тобой вольны распоряжаться по своему усмотрению в зависимости от складывающей обстановки на театре армейских действий. То есть в военное время могут и на смерть послать. А ты должен пойти, не дрогнув. Ведь присягу давал, клялся. И потому необходимо в мирное время учиться подчиняться. Такие вот пироги. Да. Ведь Армия не может состоять из одних Наполеонов. Нужны и рядовые бойцы. Готовые беспрекословно выполнить распоряжения военных начальников.

Ну, а Мише это не очень нравилось, в душе он был, если можно так выразиться, некоторым образом диссидентом по отношению к воинской дисциплине, и потому он часто ходил с расстегнутым воротничком, с завёрнутыми рукавами гимнастерки и тому подобными нарушениями формы одежды. Вот только к летней форме, нашей удобной «мобуте», он относился благосклонно, ибо там ничего поправлять не надо: оделся с утра и  практически не озабочен внешним видом, потому всё как бы всегда в норме. А вот с осенне-зимним обмундированием беда: то складки, то рукава, то несвежий подворотничок, то еще какая-нибудь фигня. К тому же Миша был немного рассеянный, или, как у нас говорили, имел позднее зажигание, то есть задним умом крепок. Вот такие черты его характера в комплексе и давали иной раз настолько удивительные результаты, что оставалось только руками разводить. Ну, судите сами…

Принёс я как-то на просмотр документы Начальнику штаба. А документы серьёзные, оставлять их мне без догляда нельзя по инструкции. Бумаг много, времени нужно для просмотра немало. НШ достал сигареты, кивнул мне, дескать, садись, пододвинул пачку: кури, просматривать долго буду. Да, такие привилегии у нас, писарей, были: подполковник разрешал курить в кабинете. Ну, я поблагодарил, сижу, попыхиваю сигаретой. Семен Давыдович шелестит бумагами, пишет резолюции, тем самым врагу заслон готовит прочный. Всё по-военному. Все как бы при делах, служба идёт и тут ему вдруг понадобился зачем-то писарь строевой части. Нажал он кнопку, вызвал посыльного, приказал найти Альцева. Ну, в Армии подобные дела быстро делаются. Даже в кабинете было слышно, как посыльный истошно завопил с неистребимым кишлачным акцентом в окружающее пространство со штабного крыльца:

— Писар Алцев, срошно на штаба!

Не прошло и пары минут, и вот уже боец «Алцев» на пороге. Но в каком виде! Где носило Мишаню — непонятно, но где-то на территории части, потому как в панаме, ибо за пределами штаба и для писарей головной убор обязателен. Так вот, на голове у Миши красуется панама, но рукава осенней гимнастерки по локоть засучены, словно у мясника, в уголке рта сигарета прилепилась —- у меня челюсть, щелкнув, вниз отвалилась. И это раздолбай ловко так честь отдал и доложился: рядовой Альцев, мол, так и так. НШ на него уставился, как на Кентервильское привидение, слова вымолвить не может. Я тоже поначалу дар речи потерял, потом опомнился и показал Мише кулак. До него, наконец, дошло, он выхватил сигарету изо рта, зажал в кулаке, вытянулся во фрунт и бодро заорал:

— Виноват, товарищ подполковник, торопился прибыть по вашему приказанию!

Вот же охломон! Ну, нахал! НШ осуждающе покрутил  головой, не найдя, что ответить. Опешил, видать, подполковник. С другой стороны, мы же с НШ тоже курим сигареты. Такая вот интересная ситуация. И НШ поступил мудро, не стал делать замечания Мише, а отдал ему какое-то распоряжение по службе, ради которого он его и вызывал и коротко бросил:

— Выполнять!

А когда Мишаня вымелся из кабинета, сказал мне:

— Подтяни дисциплину в отделении. — и вновь углубился в военные бумаги.

И залётов вот такого плана у Миши было множество. Хорошо, что парень он был веселый и не унывающий, относился к этому философски. Да и по службе был, в основном исполнителен, залёты его не имели тяжких последствий, и до поры до времени подобные шалости сходили ему с рук. И даже впоследствии он получил звание ефрейтора. Но это было потом. А вот до того как-то однажды он крепко достал начальника штаба. Чем он его огорчил — я уже не помню, но НШ шибко осерчал и понял, что в военных знаниях Миши есть серьёзный пробел. Потому и решил заняться им всерьёз и самолично. В воскресенье, после завтрака, когда бойцы могли предаться заслуженному, но относительному, потому что враг не дремлет, отдыху, появился в штабе Семен Давыдович. Он вызвал к себе Мишу, приказал ему взять БСЛ, то есть большую саперную лопату и они вдвоём, словно джеклондонские старатели, отправились из расположения части куда-то на пустырь. Мы недоуменно пожали плечами, потому как были совершенно не в курсе планов Начальника штаба. Раз ушли вдвоём — значит того требует военная обстановка, начальству видней. Может, и тайна военная какая-то. Да и не принято в Армии лишние вопросы задавать начальству, если тебя об этом не просят. Ну, занимаемся мы своими делами: кто спит, кто в волейбол играет, кто книжки читает, кто постирушку устроил. Забыли о Мише.

А время незаметно шло, и вот уже провозгласили построение на обед. Мы оживленно толпились на плацу, отделяя желудочный сок и сглатывая слюну, разбираясь по-батарейно и повзводно, вытягивались в шеренги, готовясь к броску в столовую. И тут появился наш Миша. Потный, взъерошенный, под мышками и на спине темные пятна. Такое впечатление, будто писарь строевой части таскал вместо лошади двухлемешный плуг, поднимая неподатливую целину. Мишаня был хмур, молчалив и даже, я бы сказал, зол. По всему чувствовалось — физически и ударно потрудился товарищ. Не исключено, что даже чего-то и перевыполнил. Правда, тут нам было не до расспросов, объявили команду «Шагом марш!», мы загорланили песню, каждое подразделение свою, и, слитно ударив армейскими башмаками по раскаленному асфальту, целеустремленно направились в столовую. Приём пищи — это всегда радостное мероприятие для солдата. И нужное для дела, которому ты служишь. Как у нас шутили: хорошо пережевывая пищу, ты укрепляешь обороноспособность нашей Родины. И кто может возразить на этот образчик казарменного юмора? Никто, ибо выражение правильно по сути.

После обеда, традиционно рассевшись в штабной курилке, мы начали выяснять у Миши подробности его непонятной отлучки. Сначала он отмалчивался, отмахивался, курил нервно, но, видимо, переполнявшие его чувства рвались наружу, словно как та наша взбесившаяся брага из огнетушителя, Миша не выдержал и стал, как говорят криминалисты, колоться, то есть рассказывать подробности.

А всё дело оказалось в том, что за провинность решил его наказать Начальник штаба. Ну, лопнуло терпение у Семена Давыдовича, тем более мужик он был строгий, в войну воевал практически с первых дней и закончил уже на Дальнем Востоке, показав Квантунской армии силу наших гвардейских минометов, то есть «катюш». В общем, суровый он был мужик, службу знал. И в тот раз показался ему Миша, по-видимому, хуже самурая, потому и решил он наказать нашего писаря. А наказание Начштаба придумал с пользой для Миши, ибо умения, полученные в мирной жизни, вполне могли спасти жизнь бойцу, если вдруг завтра война, если завтра в поход. Вот такие были наши офицеры: кумекали они и в педагогике, и в психологии. Без пользы не мордовали солдат, а учили уму-разуму.

А придумал НШ следующее. Вывел он Мишу с лопатой на пустырь, достал из кармана Полевой Устав пехоты, очертил на земле контуры и приказал:

— Слушай мою команду! Ставлю боевую задачу. Отройте, товарищ писарь, индивидуальный окоп полного профиля для стрельбы стоя согласно Уставу.

И картинку Мише показал. А надо сказать, настоящий окоп это вам не простоя яма. Яму копают для сельского туалета, так называемого нужника. А вырыть окоп — это достаточно серьёзно. Это — инженерное сооружение и возводится оно по всем правилам фортификационной науки. Ибо в настоящем бою правильно оборудованный окоп и от пули защитит, и от танка спасёт. Короче, поспособствует реально выжить, нанести врагу урон и победить.

В общем, начал Миша с остервенением врубаться в твердую, словно железобетон, спёкшуюся туркменскую землю. Первые полметра были самыми трудными в смысле проходки. Камень, а не земля. Навыка саперного нет. Да и лопата была не очень острая. Она лязгала от ударов о землю, вибрировала, но копала из рук вон плохо. Черенок суковатой палицей елозил в руках, грозя скорыми мозолями. Кто же мог предвидеть такое?! Можно было наточить, если бы знатьё… Но зато так получалось как бы более приближено к боевым условиям. И потому Миша, потея и шепча себе под нос всякие экспрессивные слова, долбил, словно каторжник, твердую сухую землю. Это — Армия, а не команда бронепоезда «Анархия», здесь приказы не обсуждаются. Здесь они выполняются, несмотря ни на что. Прикажут копать, например, траншею от забора и до обеда — и будешь копать, наполняя практическим смыслом понятие континуума «пространство-время». А Мише в тот раз выпало освоить искусство сооружения индивидуального окопа.

Начштаба же присел на пригорке, развернул предусмотрительно захваченную газету и углубился в чтение. Сам процесс копки земли его мало интересовал, в войну насмотрелся-накопался, на всю оставшуюся жизнь хватит. А вот Мишане сапёрное дело было в новинку, и с непривычки чувствовал он себя прескверно.

Солнце карабкалось в зенит и жгло свирепо. Туркмения — солнечная страна, в этом стратегического секрета нет. Солнца много. Но военным солнце не помеха для выполнения приказа: так нас учили. Миша обреченно долбил твёрдую землю, постепенно зверея и проклиная всё на свете. Начштаба просматривал газету, курил сигареты, время от времени подавая советы Михаилу. Миша неопределенно хмыкал, кивал головой, как бы принимая с благодарностью, хотя, сами понимаете, на душе у него было совсем другое.

Но, как говориться, терпение и труд всё перетрут. Пробил-таки боец твёрдый верхний слой, а дальше пошла глина уже помягче. Да и навык появился, опыт саперный. Миша шустро кидал землю наверх, насыпая бруствер, согласно указанной схеме. В общем, втянулся в землеройный процесс. Известно, привыкнуть можно ко многому, если не ко всему. Вскоре Миша уже стоял по пояс в земле, словно былинный богатырь Святогор, и продолжал постепенно уходить вглубь. Выкопал ступеньки для спуска и выскакивания, в случае атаки, из окопа, утрамбовал бруствер, расчистил сектор обстрела. Словом, все строго по правилам военной инженерии. Покончив с отделкой окопа, Миша счёл поставленную боевую выполненной, а потому выбрался на поверхность, вытер со лба обильный пот, приставил лопату к ноге и четко отрапортовал:

— Разрешите доложить, товарищ подполковник, поставленная боевая задача выполнена, окоп готов! — бодро доложился Миша, хотя в горле у него пересохло, хотелось пить, курить и вообще послать подальше все эти землеройные работа вместе с Начальником штаба. Но! Это — Армия, и воинская дисциплина предписывает солдату всегда быть бодрым, несмотря на всяческие тяготы и лишения армейской службы. Вялость и апатия в Армии не поощряются, а наоборот, активно преследуются при помощи внеочередных нарядов на уборку казармы, территории части, туалетов и прочих мест, кои нужно содержать в образцовом порядке. Или же при помощи рытья индивидуальных окопов, как случилось с писарем строевой части.

Начштаба поднялся с пригорка, сделал, разминаясь, наклоны корпусом влево-вправо, и подошёл к свеженькому окопу. Внимательно осмотрел его со всех сторон, одобрительно хмыкнул, не поленился даже спуститься. Придирчиво осмотрел ступеньки, припал к брустверу, проверяя, удобно ли будет стрелять. Оказалось — удобно. Придраться вроде бы и не к чему, хорошо поработал боец. Но на то и существует начальство, чтобы замечать огрехи подчиненных. Начштаба ткнул пальцем в переднюю стенку окопа и произнес:

— Вот здесь должна быть ниша для гранат, даже две ниши: отдельно для гранат, отдельно для запалов.

На этом инспекция окопа закончилась, и Семён Давыдович покинул инженерное сооружение. Миша, собрав свою волю в кулак и сцепив зубы, чтобы невольным выкриком не выдать своё душевное состояние, принялся дорабатывать проклятый окоп в свете последних указаний, а начштаба покуривал сигарету, взирая сверху на усердие подчиненного. Когда окончательная доводка окопа была завершена, он скомандовал:

— Молодец, всё хорошо. Вылезай.

Как только взмокший от пота Миша вылез из окопа, начштаба бросил на дно окурок.

— Всё, задание выполнено. А теперь — закапывай. Надо уметь не только окапываться, но ещё уметь замаскировать следы своей деятельности в случае нужды какой.

— Какая, на хрен, нужда? — подумал Миша про себя. — Нет у меня абсолютно никакой нужды маскироваться.

Но пререкаться предусмотрительно не стал, рытьё окопов — оно неплохо вразумляет и дисциплинирует. Так что пришлось закапывать такой чудесный, сооружённый по всем правилам фортификационной науки окоп. Ну, ломать — не строить. Ликвидация окопа прошла не в пример рытью быстрее, и вскоре Миша, чувствуя, как под гимнастеркой стекают по спине ручьи пота, доложил о завершении рекультивационных мероприятий.

— Вот и хорошо, — сказал Начштаба. — Теперь выдвигаемся в расположение части, как раз успеешь к обеду. И лопату не забудь…

— Вот такое взыскание было на меня наложено… — закончил Миша своё поучительное повествование, стряхивая пепел с сигареты. — Отрыл я, ребята, по всем правилам настоящий окоп для стрельбы стоя…

— А если бы НШ заставил тебя открыть окоп для стрельбы, стоя на лошади? До вечера бы копался, словно экскаватор. — наперебой начали подкалывать мы Мишу. — Но зато, Миша, теперь ты настоящий солдат. Окопник.

— Да и вообще, после Армии специальность "землекоп" не помешает. Мало ли как может жизнь повернуться.

И мы дружно захохотали.

— О чем с вами говорить мне, опытному бойцу? — Миша изобразил на лице нарочито важное выражение. — Вы службы настоящей не знаете, окопов не рыли. Тем более, с нишами для гранат, чёрт бы их побрал.

Мы с этим согласились, ибо окопов действительно не рыли. Наша войсковая часть была техническим подразделением и главное наше оружие — это автомашины-вездеходы с военными игрушками и разнообразной аппаратурой для контроля и управления этими самыми игрушками. Были даже четырехоcные грузовики с дизельными двигателями на платформе, что-то вроде «Ураганов», а может, это и были модификации тех cамых «Ураганов», точно не могу сказать. Да оно и не важно. Главное, что габариты у этих монстров были впечатляющие. Так что закопать таких «верблюдов» в землю саперными лопатами — тут понадобиться армия профессиональных землекопов. Поэтому у нас в части были специальные землеройные машины и бульдозеры. Такая мощная техника быстро, в случае необходимости, выкапывала траншеи необходимой глубины. Когда мы строили свою столовую, то выгнали из боксов автопарка спецмашины для рытья котлована, заодно и внеплановая тренировка механикам-водителям. Что тут было! Чуть ли не полгарнизона сбежалось смотреть на их работу траншеекопателя МДК-3. Ревел мощный дизель-мотор, пласты земли сплошным потоком улетали из траншеи, образуя громадный бруствер, а шустрый БАТ-путепрокладчик с составными лопатами быстро перемещал кучи вынутого грунта в нужное место. Любо-дорого было смотреть на такую работу. Быстро и красиво. Добротная у нас была техника. Военная, что тут говорить. 

И потому окопов мы никогда не рыли, даже будучи на  войсковых учениях в Каракумах. Да и трудно в песках копать окопы. Мартышкин труд, осыпается песок. В предгорьях, где грунт иной, мы сооружали брустверы из камней, как говорится, оборудовали огневые позиции на складках местности из подручного материала.

Вот такая она, окопная правда.

По-разному, в общем, у нас было. Военное счастье, оно, как известно переменчиво. Вот, к примеру, если внутри войсковой части доблестное писарство имело кое-какие преференции, то вне пределов части никаких таких преимуществ уже не наблюдалось, и можно было въехать очень даже хорошо.

По роду своей службы я доставлял в часть с фельдъегерского пункта секретную почту, а посему каждые день, кроме воскресенья, бывал в городе. Для доставки почты у меня был солидный кожаный портфель, специальный документ на получение и доставку, а так же табельное оружие — пистолет «макаров», который я носил на ремне справа, поближе к пряжке, так что правая рука всегда как бы невзначай касалась потертой коричневой кобуры. Это связано не с тем, что были часты нападения на «секретчиков» с целью завладения документами, а для сбережения оружия. Вот пистолет могли попытаться украсть, криминала и в те времена тоже хватало, правда, не такой он был безбашенный, как в нынешней демократической РФ, но, как говориться, на аллаха надейся, а верблюда привязывай. Вот и я как бы невзначай держал руку поближе к оружию. Хоть я и левша, а из пистолета мне всё равно, с какой руки стрелять — с правой или с левой. Вот таким образом экипированный, я отправлялся в город, за почтой. И пока получал её, автомобиль увозил на обед в городской микрорайон наших офицеров, а потом возвращался за мной и увозил меня в часть. Однообразный, отработанный процесс, всё простенько и без затей, словно мычание коровы. До поры, до времени, конечно. На то они и приключения, чтобы иногда случаться.

Как-то ждал-ждал я машину, но так и не дождался. Стою, словно в почетном карауле, у почты, парюсь в бушлате солдатском под туркменским осенним солнышком. А машины нет, словно сквозь землю провалилась. Возможно, сломалась, что маловероятно, а возможно, кто-либо из офицеров позаимствовал: мебель там привезти, или еще чего. Но обычно заранее предупреждали меня в таких случаях. А тут — тихо, жду-жду, а результат нулевой. А время идёт. Надо принимать решение. Конечно, садиться надо на автобус гражданский и ехать в часть самостоятельно. Но! Во-первых, особым приказом Министра обороны мне запрещено при выполнении таких служебных  обязанностей передвигаться гражданским транспортом. Во-вторых, одет я не подобающим образом: в рабочем бушлате, то есть внутри части это нормально, за пределами уже нарушение формы одежды. Это в гражданской жизни вы можете в старых трениках с обвисшей мотней и драных тапочках идти в магазин, в шортах — в институт, с голым пупком — в кинотеатр. А вот Армии всё по-иному. Форма одежды на все случаи армейской жизни расписана согласно Уставу. А согласно нему, мне надлежит быть в шинели. И весь сказ. И для первого же повстречавшегося армейского патруля, коих в городе Мары более чем, я в своём бушлате словно красная тряпка для быка. В сегодняшней  армии РФ солдаты теперь разгуливают, как придется, и порой не понять, не то солдаты, не то какие-то повстанцы, вышедшие из леса. Одеты порой разномастно, в полевой форме, спина согнута, ноги шаркают. А вот в Советской Армии — шалишь!  Вышел в город — будь добр, как положено: парадное обмундирование, сапоги начищены, бляха поясного ремня бликует, плечи развернуты, грудь колесом, головной убор лихо набекрень сдвинут, словом, вид молодцеватый. Чтобы встречный люд видел воочию: народные денежки тратятся не зря, этакие орлы любому врагу хребет сломают. Вот так то!

А сейчас смотрю на нынешних «орлов»  и чувствую — за мир надо бороться изо всех сил. Чего бы это нам не стоило. Не дай бог, военный конфликт… Виноват, отвлёкся. Продолжу далее.

Итак, проблемы с формой одежды у меня были на тот момент, и проблемы серьёзные. И решить их можно только нарушив всё сразу: приказ Министра, Строевой устав, приказ Командующего округом о форме одежды, приказ по гарнизону. Ведь у меня еще и увольнительной не было для пребывания за пределами части, я же на машине подъезжал и на машине уезжал. А теперь вот как-то разом оказался выведен за скобки. Вот только пистолет у меня был законным – он же вписан в военный билет и формально я как бы имел право с ним разгуливать по улицам города, если пренебречь всем остальным. И я пренебрег. А что мне оставалось делать? Приближалось время обеда, а в части, как говорится, «макароны сегодня дают». Тут надо действовать решительно, как оно и водится в армии. Ибо кто первый начал наступление, у того и преимущество.

Поправил я ремень, кобуру с оружием, головной убор отцентровал на голове, словом, оправился, то есть привел себя, как мог, в надлежащий вид, да и двинулся на остановку автобусов, ибо часть наша за городом находилась. Иду себе хоть и независимо внешне, но сам по сторонам соколом зыркаю, окружающую обстановку отслеживаю. Мониторю окружающую действительность, как бы сегодня сказали. Я уже прошел добрую треть пути, и мне пока мне везло — патрулей не было видать. Это меня  приободрило: авось проскочу. Тут по пути, очень кстати, киоск книжный нарисовался, я свеженький сборник фантастики прикупил, сержантская зарплата позволяла. Настроение моё вообще поднялось, и я на некоторое время даже ослабил внимание, за что тут же поплатился. Только я успел сунуть книжку в портфель, как из-за угла на меня вывернулся патруль: капитан и два солдатика с красными повязками на руках и штык-ножами на поясах. Комендантский патруль, здравия желаю, сердечно рад вас видеть. Приехали…

Капитан жестом подозвал меня к себе. Я чётко рубанул строевой шаг, отдал честь и представился. Это не означает, что умер со страха. В переводе с армейского языка это означает назвать себя. И начался у нас с капитаном содержательный диалог.

— Ваша увольнительная, сержант!

— У меня её нет.

— Как это понимать — нет? И почему вы при оружии?

— Я доставляю спецпочту. Машина за мной не пришла. Выдвинулся самостоятельно в расположение части. Вот мое удостоверение.

Я развернул военный билет, в котором была вставлено специальное удостоверение, и показал его начальнику патруля.

Капитан протянул руку, но я нагло ответил, что передать в руки ему не могу и спрятал документы во внутренний карман бушлата. Отдать документ в руки офицеру-начальнику, которому ты чем-то не приглянулся — это всё, каюк. Ты в полной его власти. А так — можно еще пободаться, изображая из себя страшно секретного, и кто знает… Капитан это тоже просёк и поэтому мой демарш ему очень не понравился. Очень. Он вмиг посуровел ещё больше. Эскалация конфликта начала набирать обороты.

— Так, а почему не по форме одеты?

— Товарищ капитан, я же объясняю вам: приехал на машине, машина увезла офицеров и не вернулась за мной в положенный срок. Выдвигаюсь в расположение самостоятельно.

Капитан понимал, что никакого криминала здесь, скорее всего, нет, но, с другой стороны, формально — нарушение формы одежды, отсутствие увольнительной записки... Опять же разгуливает боец с оружием по городу, а что у этого бойца в башке, –  никому не известно. Есть перечень нарушений. И капитан поставил себе задачу перечень этот удлинить и, таким образом, получить законное право на мой арест. Он внимательно осмотрел меня с головы до ног, прощупывая мою оборону. И таки нашел дополнительную зацепку.

— И, как я посмотрю на вас, вы и в парикмахерской давно не были…

Вот же чёртов инквизитор! Я всем своим организмом ощущал, что кольцо вокруг меня сжимается и вырваться из него будет очень трудно, если возможно вообще. Хреново.

Капитан продолжал окучивать меня, дожимая до конца:

—Так что, товарищ сержант, извольте пройти с нами в комендатуру.

Ни хрена себе, поворот сюжета! Вот так вот. Средь бела дня. Ни за понюх табаку! На гауптвахту я панически не хотел. Мой дружок Валера Сакаев как–то умудрился попасть туда. Когда же он вернулся в часть – мундир хоть выжимай. Рубил он с такими же горемыками полтора часа строевым шагом на плацу. И с песней. По рассказам Валеры, он там с четырьмя бедолагами все песни перепели, какие знали и горланили даже частушки. Кстати, в армии мотив песни не так уж и важен. Всё равно он невольно подстроится под строевой шаг. Можешь хоть заунывно-протяжные песни караванщиков петь. Но шаг строевой держи. Это обязательно. В этом весь смысл маршировки: чёткий строевой шаг. Оно и красиво и в назидание. Так что на гауптвахту лучше не попадать. Я вытянулся «во фрунт», козырнул и рубанул бесстрашно.

— Никак нет, товарищ капитан. Не могу пройти в комендатуру!

Капитан меня даже не дослушал:

— Ч-т-о-о?  Вы отказываетесь выполнить приказ офицера?! Неподчинение?!

— Никак нет, товарищ капитан! Подчиняюсь. Но я подчиняюсь, и в первую очередь приказу Министра обороны номер такой-то, а потому прошу вызвать из нашей части представителя для передачи документов и оружия, После этого я в вашем полном распоряжении, товарищ капитан.

Выпалив эту тираду, я отступил на полшага назад и как бы невзначай коснулся правой рукой кобуры с пистолет. Так, мимолетно, тут же опустив руку. Инстинкт военный сработал И добавил:

— Виноват, товарищ капитан. Но я выполняю приказ.

Капитан, не говоря уже о своих помощниках, вытаращил на меня глаза. Всё же неподчинение патрулю – серьёзное нарушение воинской дисциплины и тут возмездие должно быть неотвратимым и жестким. Но, с другой стороны, и задержанный не простой боец-самовольщик, а как бы при исполнении, да еще и вооруженный. Черт его знает, какой у него там приказ и что ему предписывается делать. Какие там у него тараканы в голове бегают? А вдруг хватит дури шарахнуть из «макарова»? Да ещё завалит кого-нибудь? Такое «приключение» никому из присутствующих абсолютно не было нужно. Но и разводить бодягу, вызывая по телефону представителя из части — вообще дурдом какой-то.

В общем, создалась патовая ситуация: начальник патруля не мог вот так запросто отпустить меня, не потеряв лицо в глазах своих подчиненных. А мне тоже не хотелось позориться пребыванием на «губе», как говорится, «с полной выкладкой» маршировать там с портфелем в обнимку, горланя, словно идиот, песни. В общем, сошлись мы с капитаном, словно Пересвет и Челубей на Куликовом поле. Клинч. Как говорят боксёры. Понятное дело, пришлось бы мне уступить, понятно, что не враги передо мной. Скорее всего, не стану я в них стрелять на поражение, даже если накинутся они на меня гуртом. Но! Но! Мне не хотелось этого: ни гауптвахты, ни, тем более, стрельбы. И тут, словно в кино, пришла подмога: вынырнули из-за бугра красные конники и ну шинковать в капусту супостатов. Конечно, это я пошутил насчет красной конницы, но помощь действительно неожиданно появилась. Откуда ни возьмись вдруг — капитан из нашей части.

— О, привет, Володя! А ты что здесь делаешь?!

— Да вот, товарищ капитан, патруль… — промямлил я виновато.

— Патруль? — наш кэп лихо развернулся к начальнику патруля, козырнул и представился. — Слушай, капитан, в чем дело? Да наш это товарищ, проверенный, отменный боец! Мы вчера с учений приехали! Конечно, пострижётся, какие проблемы?

Видать, и вправду причёска у меня стала походить на лохмы Маугли, если наш офицер сходу попал в десятку, интуитивно угадав одну из причин задержания. Настоящий военный, профессионал: глазомер, быстрота, натиск, всё по–суворовски. Короче, произнося эту словесную тираду, капитан между тем настойчиво тянул меня за рукав, высвобождая меня из капкана, в который я вляпался. В общем, увел меня офицер — под свою ответственность, как сообщил ему начальник патруля, скорее всего, даже обрадованный таким исходом дела. Так что уселся я в автобус, да и покатил в часть. Уже без всяких происшествий. Вот оно, настоящее войсковое товарищество.

Следует для справедливости заметить, что, скорее всего, в тот раз мне начальник патруля попался неадекватный. Обычно патрули практически не ущемляли «секретчиков» и «фельдъегерей». Проверят для порядка документы, улыбнутся, козырнут и ты свободен.

А вообще с этой формой одежды постоянно казусы были разные.

Как-то пошли мы, четверо писарей, в гарнизонный магазинчик за всякой солдатской мелочью. А гарнизон наш, как я уже говорил, был, в основном, лётный: аэродром и всякие обслуживающие его службы. А нас, чернопогонников всего три части: мы, связисты и стройбат. Все остальные — летуны с голубыми погонами. Но это нам не мешало, противник–то у нас общий был. Потому конфликтов мало было всяких. Но случаи, как говорится, случались.

В общем, отоварились мы всякой фигней в магазинчике и идем к себе в часть. Ну, мы с Саком вроде как по форме одеты, только что у Валеры крючки на шинели расстегнуты, не любил он их застегивать, за что и на гауптвахту как-то залетел, Миша Альцев на удивление был в норме, такое тоже бывало, как ни странно. А вот Коля Грязнов, в целом дисциплинированный и исполнительный хлопец почему-то шагал по разгильдяйному: бушлат расстегнут, и не подпоясан ремнем. Заканчивался февраль, солнце ощутимо припекало, уже было по-весеннему жарко, разморило товарища, и я тоже внимания не обратил на его расхристанный вид, сам на солнце щурюсь. Хорошо так, считай, что настоящая весна. Идем мы вчетвером, мимо пустого стадиона гарнизонного, балагурим, между собой и тут вдруг из-за поворота вываливает авиационный капитан, причем в сильном подпитии, явно заметно. Но для нас он, прежде всего, офицер, хотя из другого рода войск, а в каком он состоянии — это вторично. Поэтому мы, поравнявшись, имитировали строевой шаг, стуча сапогами по асфальтовому покрытию дороги, бодро козырнули ему, отдавая честь, да и прошли себе мимо. Но не тут–то было!

— Отставить! — вдруг послышалось у нас за спиной. — Товарищи бойцы, ко мне!!

Мы синхронно сделали разворот через левое плечо и двинулись к офицеру, по дороге оправляясь, то есть приводя себя в порядок.

— Колька, разгильдяй, бушлат не подпоясан! — зло прошипел я Грязнову. — Сколько раз вам говорить, олухи: вышел из расположения части — приведи себя в порядок

Капитан зримо покачивался в стороны, но, тем не менее, равновесие удерживал вполне и строго глядел на нас.

— Так вы что же, бойцы, мать ваша женщина, капитана уже и за хрен не считаете? — осведомился он, когда мы, приблизившись к нему, синхронно откозыряли, вновь по-уставному приветствуя офицера.

Конечно, употребил он другое словечко, более экспрессивное, и подходящее к его неадекватному состоянию и всей нашей мужской компании.

Пока мы в замешательстве раздумывали, что ответить на поставленный вопрос, как Коля Грязнов, к тому времени подпоясавшийся ремнем и поняв, что это именно он подвёл товарищей своим неуставным видом, резко вскинул руку к шапке и лихо отрапортовал:

— Никак нет, товарищи капитан! Считаем!

Звонко так прокричал, и проникновенно. Сразу было видно — не врёт боец, правду- матку режет, орёл и вообще...

Капитану это, видать, шибко понравилось, он довольно улыбнулся. Мозг его, затуманенный алкогольными парами, не расшифровал двусмысленности в чётком и быстром ответе. Он довольно улыбнулся и вполне миролюбиво произнес:

— Ну, то-то же, архаровцы! Свободны! Продолжайте движение.

Он развернулся и лёг на прежний курс, посчитав воспитательную работу законченной.

И только тогда я спросил Колю, осознает ли он сам то, что только что сморозил? А если до капитана сейчас дойдет весь смысл твоего ответа? И что тогда и как ему объяснить, кем мы его считаем? Коля только вздыхал и виновато улыбался – не специально, мол, вырвалось…

Но Читатель сделает ошибку, если посчитает, что несколько привилегированное наше положение как штабных работников, выручало  и всегда спасало нас от начальствующего  гнева. Отнюдь. Если уж резать откровенно окопную правду-матку, то и у меня  есть свои, объявленные лично командиром части пятнадцать суток гауптвахты. За что? А служба такая. Ну, конечно не такая романтичная, как у разведчиков, но всё же обладающая неким шлейфом тайны. А где тайны, секреты, там и промахи. А за промахи надо платить. Хотя не всегда и за промахи. Я уже говорил, что военное счастье переменчиво. Вот, например, десять суток гауптвахты я получил за правильное и образцовое исполнение служебных обязанностей. Скажете — так не бывает? А вот бывает. Это же Армия. Ну, по порядку.

Работа с секретными документами — это большая ответственность. Ну, во-первых, это внимательность и скрупулезность при получении, регистрации, выдаче и отправки документов. Тут – в оба глядеть надо. Конечно, шпионы в армии кишьмя не кишат, но разгильдяйство и забывчивость имеют место быть. И потому надо в первую очередь следить… за собой. Ибо никто тебе более вреда не нанесет, кроме тебя самого. То есть если расслабишься, по рассеянности не туда документ вложишь или подошьёшь не в ту папку — очень даже можно много волнений поиметь для себя, любимого. Были у меня такие прецеденты. Но не о них сейчас речь, а об образцовом исполнении службы.

В общем, диспозиция была следующая. Был в нашей комнате среди прочих сейфов особый сейф. Ну, вы понимаете, Советская Армия создавалась для защиты народа и государства, следовательно, предназначена для обороны и наступления, и потому военный народ имеет разные всякие распоряжения на тот самый крайний случай. Документы эти очень, очень важные, и поэтому хранятся они отдельно, в специальном сейфе и опечатаны окружной печатью, то есть печатью нашего Военного Округа. Собственно, большой тайны тут особой нет, такого рода документы имелись и в горкомах-обкомах и вообще во всяких более–менее крупных организациях, Разве что уровень секретности этих документов различный. Но были у нас еще и свои, военные секреты. Так что сейфу была работа.

А, учитывая, что наша часть подчинялась лично Командующему Военным Округом, то, сами понимаете, что там могло храниться. Но нам с начальником — я тогда занимал должность делопроизводителя по спецдокументации – это было по фигу, ибо мы в этот сейф доступа не имели, а при проверках, коих у нас было предостаточно, просто проверяли наличие и целостность окружной сургучной печати. Но что такое сургуч? Это достаточное хрупкое вещество.

И вот как-то возвратился я из столовой (по очереди ходили завтракать, так как работа военная какая-то была в штабе), а тут начальник мой, старший сержант,  огорошил меня новостью:

— А я печать сорвал сургучную…

— Как - сорвал? — вытаращил я глаза. – Зачем?!

— Да так… — обескуражено поскрёб в затылке начальник. — Шуровал силатёром и дышлом саданул печать, она и отлетела.

Силатёром (от слов: сила и тереть) у нас назывался чурбан сантиметров тридцать в диаметре с прикрепленной к нему длинной рукоятью. К чурбану снизу была прибита суконка и вот этим устройством мы яростно натирали мастикой до блеска деревянные полы.

Конечно, срыв печати — неприятность большая. Но и не смертельная. Бывает. Все люди, все человеки. В том числе и солдаты. Ну, делать нечего, пошел начальник к Командиру, доложился, получил небольшой втык. Положено так. В рамках мирного времени, не война ведь. В войну — построже обошлись бы. Ну, организовалась тут же комиссия, всё строго по инструкции: акт вскрытия сейфа, акт сверки документов, акт закрытия сейфа. В общем, Батя наш опечатал сейф своей личной печатью, отзвонился в Округ, там пообещали прислать уполномоченного представителя с печатью и мы впали в режим ожидания.

Время шло, враг по-прежнему бряцал оружием, а мы в противовес ему совершенствовали и оттачивали своё боевое мастерство, доводя его до высокого уровня. И однажды по каким-то делам командир нашей части отлучился. А может, и в отпуске был, не помню точно. Главное, не было его в части. А тут черти принесли уполномоченного подполковника из Округа с печатью в широченных галифе. Фамилию его нам сообщили из штаба. И в предписании у него черным по белому записано: произвести опечатывание сейфа. Так что свой человек, не подставной, как оно в кинофильмах показывают. Вообще, надо сказать, в фильмах на эту тему много ерунды. Простейшие приёмы и внимательность наглухо блокируют как подмену людей, так и тайный перехват пакетов с документами. Ну, разве что нагло, со стрельбой, как в случае с дипкурьером товарищем Нетте — тогда, да, конечно, можно. Но смысл ведь в том, чтобы ознакомиться с документами тайно. Вот то-то и оно. Так что шпионам приходится или слухами довольствоваться, или искать нужного человека, который, как говорится, продаст Родину за ящик печенья и бочку варенья. А вот перехватить документ у спецслужбы при доставке, обработке и хранении, да ещё тайком вскрыть пакет и прочесть — пустой номер. Не выйдет. Только прямое предательство носителя тайны. Поэтому, когда адъютант Его Превосходительства в буквальном смысле этого слова парился с секретным пакетом над горячим чайником, я скептически усмехался. Такой пакет немудрено вскрыть. Скаутские игры. По-настоящему опечатанный секретный пакет, даже без сургучных печатей, которые так любят киношники, незаметно вскрыть нельзя. Никак и никогда. Даже очень ловкому человеку. Ну, это я так, к слову.

Короче, уполномоченный прибыл из Штаба Округа, а у нас, как назло, командир в отъезде, начальник штаба отсутствует, вместо них — ВРИО. Ну, мы только, двое из ларца, подлинные, да ещё наш Контрразведчик. Но делать нечего, коль прибыл уполномоченный, то начинаем работать. Снова комиссия, акты и всё как положено, строго и ответственно, не в бирюльки играем. Чувствуется волнующее дыхание большой военной тайны. Распахнутая дверка сейфа словно дверь тюремной камеры-одиночки. Запросто ведь можно угодить, в случае чего… Да уж. Но, в конце концов, после всех формальностей, закрыли толстенную дверку сейфа, растопили сургуч, опечатали. Операция закончилась. Уполномоченный окружной подполковник погрозил нам пальцем, сунул печать в карман галифе, да и был таков.

И вновь мы спокойно несли службу, забыв о происшествии. Но тут вернулся из отлучки наш Командир. И вот как-то на второй или третий день я принёс ему по требованию какой-то документ и Батя, раскурив свой неизменный «Казбек», сказал:

— Там должен из округа прибыть уполномоченный, надо будет опечатать сейф.

Я же, молодцевато вытянувшись, по-армейски чётко доложил о выполненной нами работе.

Батю словно молнией ударило в самую макушку. Он вскочил из-за стола и вперился в меня взглядом. Его мохнатые брови собрались в кучку, лицо закаменело.

— Как?! Без меня?! Да вы что, ….? Кто разрешил?!

Ну, и так далее, как говорится, со всеми остановками. Командир наш был очень выдержанный человек. Матом никогда не ругался, упаси бог! Да что там матом, он и солдатами на «вы» разговаривал! Ну, с нами штабными, иногда мог на «ты», как бы слегка по отечески, он уже в возрасте был. Но сейчас — сейчас он мог несколько очков и самому Зевсу дать: поскольку метал громы и молнии с большим размахом. С очень большим размахом, доложу я вам.

А я что? Стоял навытяжку, таращился в пространство, ибо команды «вольно» не было, да и быть не могло в такой ответственный момент. Но всё же внутри как бы небольшой протест зрел, некоторое несогласие с генеральной линией, которую гнул разгневанный Командир. Наше дело солдатское, мы приказ выполняли и  вообще об опечатывании ему сразу должны были доложить или Врио Командира, или Врио НШ, по прибытии его в часть. Именно так я ему и пытался сказать, на что Командир грозно рыкнул, нажал кнопку и бросил мгновенно появившемуся посыльному по штабу:

— Начальника секретки!

Через полсекунды примчался начальник. Батя с ходу и его понёс по кочкам. Тот, не понимая в чем дело, ошалело хлопал глазами, ибо такое тоже видел впервые. Я шепнул ему ключ к разгадке: сейф. Он понял, и мы уже вдвоём, словно нас столбняк хватил, стояли вытянувшись и выдерживали грозу, нешуточно бушевавшую в кабинете. Но всё кончается когда-нибудь. Иссяк и командирский гнев. Усталая его рука махать шашкой над нашими повинными головами. Окончательный вердикт Командира был такой:

— По десять суток гауптвахты каждому и с должностей поснимаю к чёртовой матери. Понятно?

— Так точно! - синхронно и браво ответили мы. — По десять суток гауптвахты каждому и снятие с должностей.

Упоминание о чёртовой матери мы благоразумно опустили, хотя по Уставу положено приказание повторять слово в слово. Пошли, так сказать, на нарушение.

— Марш из кабинета!

Мы щелкнули каблуками, и вышли вон. Пришли к себе смурые, без настроения. Вот тебе и изгибы службы армейской: всё сделали строго по инструкции, а выясняется, что вроде как и преступники. Причудливо получилось! На губу ехать чертовски как неохота. Но выхода нет, деваться некуда, приказ был. Мой начальник подумал и сказал:

— Первый я поеду, как старший, успею до наступающего Нового года отсидеть свой срок, а ты уже потом.

Вот так в Армии бывает иногда. И печать я не срывал, а Новый год отпраздновать придётся отсидкой на гауптвахте. Это называется — субординация, а на самом деле — дичайшая несправедливость. Ну, сидим, сопим, говорить не о чем, настроение никакое, копаемся в бумагах, работаем, храним секреты, крепим обороноспособность страны. Вскоре приспело время ужина, начальник мой отправился в столовую, а я сижу, поскольку командир и начштаба на рабочих местах, значит, кому-то из нас надлежит быть, как говорится, в пределах досягаемости. Такая особенность нашей службы. И тут звонок по телефону. Батя!

— Зайди.

Зашёл, доложился, как положено. Батя сидел за столом, чадил беспощадно своим «Казбеком». Посмотрел как-то так мимо меня и произнёс.

— Пока никакой гауптвахты. Работайте, несите службу. Но взыскание своё не отменяю. Смотрите у меня! Не дай бог впредь! И если что — на полную катушку.

Потом пыхнул сизым табачным дымом, внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Вы поймите, некоторым образом моя жизнь и судьба в ваших руках, и на вас надеюсь, а вы меня так подвели… Словно тунгусы какие-то. Докладывать надо своевременно обо всём — вот в чем ваш проступок. Ступай.

Слово «тунгус» в устах нашего Командира являлось крайне негативной характеристикой. И если он так назвал, значит, сильно разочарован. Но что делать? Бывает всякое в жизни, тем она и интересна. Негатив можно выправить усердным ратным трудом — других вариантов нет. А ратный труд — он востребован всегда, ибо жизнь продолжается, а враг за океаном не успокаивается, по-прежнему бряцает оружием. И ему надо противостоять.

И я пошел служить дальше и тем самым сдерживать амбиции врага согласно данной мною Присяге, уставам и наставлениям. И у меня получалось.

Хотя, если честно, то сбои всё же имели место быть и в дальнейшем. Нет промахов только у того, кто не служил. К слову сказать, кроме этих десяти суток гауптвахты, которыми я так и не воспользовался, есть у меня в активе ещё пять, и заработал я их «честно», в учебном бою, проявив нерасторопность, то есть за дело. А дело было на ученьях. Вообще, надо сказать, на военных ученьях много разных интересных случаев происходит. Но об этом я как-нибудь расскажу в другой раз.