Прибыв в расположение и буркнув нечленораздельно в сторону развеселившихся бойцов, я прямиком направился к своей автомашине и допросил водителя. Тот запираться не стал и чётко отрапортовал, что будить меня не разрешил Начальник штаба. Мало того, он же укрыл меня своей шинелью и приказал не тревожить мой сон, так как я уже которую ночь без сна, а штаб переезжает недалеко. Оказывается, поутру обнаружили, что место для стоянки было излишне открыто и плохо подходило для маскировки, поэтому и решили переехать неподалёку и схорониться в лощинке между барханами и саксаульной порослью. И правда, когда бойцы закончили маскировочные мероприятия, умело разбросанные масксети довольно таки хорошо скрыли автомашины среди песков, и обнаружить нас можно было только с расстояния метров 20-30. Проспи я безмятежно до обеда среди пустыни, так глядишь, и потерялся бы в Каракумах. Но, к счастью, всё закончилось благополучно, что бывает далеко не всегда.

Военные учения — они сродни боевым действиям, только без разрывов снарядов, уханья мин и посвиста пуль. Но в остальном — тот же тяжёлый ратный труд под палящим солнцем пустыни, бесконечные, выматывающие душу и тело дневные и ночные марш-броски, боевое охранение, работа со своими военными бирюльками, оборудование боевых позиций, маскировка — и снова тревога, и снова марш-бросок, и снова рёв двигателей, и снова утомительное ночное движение практически в полной темноте, ориентируясь лишь на слабый габаритный огонёк впереди идущего автомобиля. И тёплая вода уже не утоляет жажды, от курева горчит во рту, а голова становится тяжелой и всё время норовит опуститься на грудь, глаза режет от недосыпа, вроде песку туда подбросили, мысли текут вяло и тягуче…

Как-то шли ночью мы колонной по долине. Дорога насыпная, грунтовая, но хорошо укатанная и потому достаточно ровная. Ночной марш-бросок – вещь утомительная, изнуряет безжалостно. Хотелось спать. Я закрутил проволокой дверцу кабины, чтобы невзначай не выпасть, и попытался поспать, откинувшись на сиденье. Было невероятно неудобно, хреново, если откровенно, но постепенно, под гудение мотора и вибрацию кабины, меня сморило. А очнулся я от удара по голове. Хорошо приложило, загудело в черепушке мощно. Заморгал заполошно глазами, стряхивая остатки мутного сна, и ничего поначалу не понял. Двигатель гудит, машина едет, но как-то странно, ничего не разобрать. За стеклами ночь, едем с включенными СМУ – светомаскировочными устройствами, пыль клубится, потому и видимость аховая. Но всё же различаю, как наш автомобиль, торкнувшись вправо, поворачивает влево и начинает карабкаться в гору. Перевалив этот гребень, торкается влево, и теперь, повернув вправо, опять взбирается на гребень. Вот в такой момент меня и приложило башкой, когда вездеход торкался в эти буераки. Но откуда они взялись тут эти противотанковые рвы? На фиг этот противозенитный манёвр? Зачем?! Вот эти мысли сумасшедшими зайцами скакали у меня в гудящей голове и никак не сталкивались с ответами. Пока я не взглянул на водителя. А мой разлюбезный водитель, положив буйну голову на сложенные на руле руки, бессовестно спал. Правда, не забывал, чертополох,  ровненько давить  на газ, так что автомобиль, переваливаясь через грейдер и ныряя поочерёдно то в правый, то в левый кюветы, в целом, однако, выдерживая нужное направление словно на автопилоте. Как мы не перевернулись тогда – только аллах и ведает. Перехватив правой рукой руль, я левым локтем въехал в ухо водителю.

— Ты что, блин, очумел, боец?! Мне завтра домой на дембель, а ты тут автородео устраиваешь? Похоронить меня здесь хочешь?

Водитель мгновенно очнулся и совершенно бодрым, вроде как и не спал, голосом ответил:

— Виноват, товарищ старшина! (Именно так ответил, выделяя букву «и»). Руль плохой.

Я оторопел. Отмазок и отговорок армейских я сам знаю много, но такой ещё не слышал.

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее. Что значит — руль плохой? Объясни.

— А чо тут объяснять? Когда руком его крутишь, он тугой, тяжело вращать. А когда башка лежишь на нем — сам крутится.

Понятно, проштрафившийся боец нёс ахинею, стараясь затушевать инцидент и уйти от наказания. Да и чёрт с ним, что с него возьмешь? Обошлось все и ладно. Я сделал вид, что удовлетворился объяснением и примирительно пробурчал:

— Ладно, мозги не пудри. Следи в оба за дорогой, а то ещё въедешь переднему автомобилю в задницу. Гляди у меня! Руль, видите ли, плохой…

Молодой боец весело щерился, поняв, что ничего страшного не будет, и преувеличенно внимательно таращился в лобовое стекло, имитируя предельную собранность.

Во время короткого привала к нам подбежали Контрразведчик и Валера Сакаев, которые в колонне шли за нами.

— Вы что за кренделя там выписывали, орлы?! – обратился к нам встревоженный Контрразведчик. — Такие противолодочные зигзаги, что мы ожидали – вот- вот перевернётесь. Что случилось?

— Руль плохой. — ответил я и, рассеивая недоумение сослуживцев, кратко поведал историю наших кренделей на дороге. Посмеялись. Виновник происшествия, пряча ухмылку, усиленно тер ветошью бампер автомобиля…

Такая вот она, мирная война, на которой буднично, между делом как бы, вполне можешь свернуть себе шею. Ибо военное счастье, оно, как известно, переменчивое. Конечно, не так, как сердце красавицы, о котором поется в песне, несколько по-другому, но всё равно переменчиво. Однако военное счастье часто можно заставить работать на себя, если конечно, не полениться. Но в том-то и дело, что если... И тогда наступает многовариантность, то есть всяко может быть. Вот как это было у меня.

По моим обязанностям штабного работника, мне надлежало следить и включать ночью сигнальную лампу красного цвета, обозначавшую нахождение штаба. Лампа была укрепленная на телескопической мачте, установленной на моем КУНГе. Как-то, еще в средине моей службы, намечался выезд на очередные учения. Я позвонил в автопарк, нашел Васю Парфилова, нашего плотника, по боевому расписанию выполнявшим обязанности водителя «секретки» и попросил его проверить работу сигнальной лампы, потому как на последних учениях чего-то там она замыкала. Вася бодро отрапортовал, что сделает всё необходимое. Вообще-то Василий был нормальный боец, но был у него один, но существенный недостаток: служить ему оставалось полгода. А потому Василий ощутимо, как сейчас выражаются, начал забивать болт на службу. А я это момент как-то выпустил из виду и не проконтролировал отданный приказ. Ну, сыграли нам тревогу, убыли мы на войну. Выгрузились из железнодорожных вагонов и скорым маршем ушли в пустыню. Петляли долго, заметая следы, и, наконец, прибыли в намеченную точку. Командир наш убыл из части в штаб учений, а мы, наскоро накинув маскировочные сети, и выставив караулы, по мере выполнения своих служебных обязанностей, отходили ко сну. Я тоже вывалился из штабного автобуса, упарившись от работы. На учениях я ведь выполнял не только свои прямые обязанности хранителя секретов, но также и обязанности писаря строевой части, а также печатал на пишущей машинке все распоряжения, приказы, и был вечным дежурным по штабу, распоряжаясь посыльными, и вообще был как бы адъютантом при начальнике штаба. Так что упираться приходилось не шуточно, посачковать некогда было.

Так вот, вывалился я из штабного автобуса, довольный, ведь командир части находился в отъезде, новых вводных не поступало, а текущую работу штаб выполнил, и потому представлялась реальная возможность поспать. Но не тут- то было.

Подойдя к своему КУНГу, я увидел, что водитель Василий, возится на крыше КУНГа, с остервенением стучит молотком, помогая себе крепкими словечками. Не надо было обладать большим умом, чтобы понять: телескопическая мачта отказалась раздвигать. Естественно, не горела и красная сигнальная лампа. Проклиная всё на свете, я тоже взобрался на крышу. Попенял было Василию, он посопел виновато, но не огрызался, понимал, что дал промашку. Понимать-то он понимал, да что толку от его понимания? Хоть по башке ему молотком настучи – ситуация от этого не улучшится. Ситуация нуждалась в срочном исправлении. И при тусклом свете луны мы дуэтом принялись за ремонт. Понятно, что ночные условия не очень способствовали успешному продвижения работ, но всё же, в кровь сбивая себе пальцы, выкурив полпачки сигарет и затратив около часа, мы, в конце концов, одолели строптивую мачту, которая наконец-то раздвинулась на всю свою длину и вознесла ввысь маленькую сигнальную лампу, свет которой должен был обозначить местонахождение штаба. Однако полностью ощутить радость победы над упрямой техникой мешало одно обстоятельство: лампа не горела. Вновь сложили мачту, осмотрели лампочку, чиркая спичками — цела. Включили — не горит. Снова выкрутили, снова осмотрели, как говориться, полизали, понюхали, протёрли — нет, не горит. Выкрутили и подсоединили напрямую к аккумулятору автомобиля — горит, горит чёртова лампа красным вурдалакским светом. Вкрутили в электропатрон мачты — а вот фиг! Снова отказывается гореть! Постучали по мачте, повертели её туда-сюда, сложили-разложили, подёргали провода — безрезультатно. Не горит проклятущая лампочка, хоть головой бейся об эту чертову телескопическую мачту, пропади она пропадом! Разобрали электропатрон, подергали провода — нет разрыва. Проверили доступные клеммы-контакты — соединено на совесть. Но конструкция не работает. Не работает и весь сказ. Уж и так и сяк мы подходили к решению проблемы - ничего не получалось. Наконец Василий плюнул в сердцах на лампочку, коротко выразился, куда её следует ввинтить и сказал:

— Володя, ну что мы с тобой в темноте тут возимся? Утром разберем всё при свете, проверим каждый миллиметр — загорится эта чёртова лампа, куда она денется! А то ночь скоро закончится, надо хоть пару часиков поспать — вдруг завтра опять уходить из зоны ядерного поражения.

Аргументы были весомыми, и я пошёл на поводу у Василия. Хотя, как вскоре выяснилось, напрасно. Очень напрасно. Но мало кому дано предвидеть будущее. Чувствовать нечто такое смутное определенной частью своего тела — да, такое бывает, а вот предвидеть будущее с большой степенью вероятности — не дано. А тот, кто всё же обладает подобным свойством, обычно в Армии не служит.

В общем, забрался я к себе в КУНГ и упал на кровать, не раздеваясь, по-походному. И только сомкнул веки и провалился в сон, как тут же забухали по стенке кузова и аульно закричали:

— Вставай, секретчик! Срошно на штаба!

Чтоб вас чёрт побрал с вашим «на штаба»! Пропадите вы пропадом! Но делать нечего: это Армия, и надо срошно бежать на штаба. Выбрался из теплого кузова и побрёл, пошатываясь, словно зомби, на ходу разминая заспанное лицо.

А на штаба пыль столбом: оказывается, появился Командир, усталый, злой и песочит штабных по первое число. И тут как раз вовремя и я нарисовался, доложился как положено. Ну и, понятное дело, огрёб тут же свою порцию хорошего втыка, ибо я и оказался настоящим виновником командирского гнева:

— Почему лампочка не горит? Что за тунгусское отношение к службе? Я уже полтора часа как слепой дервиш кружусь по барханам, не могу найти свой штаб, а они, видите ли, не включили ориентир!

— Сломалась мачта, товарищ полковник… — промямлил я в своё оправдание. И чуть было ещё не ляпнул из хулиганских побуждений: «Вражеский осколок, товарищ полковник!». Но вовремя прикусил язык. Не тот случай, чтобы юморить.

— Десять суток гауптвахты по возвращению с учений и чтобы лампа горела немедленно!

— Есть десять суток гауптвахты и чтобы лампочка горела — повторил я наказ Командира и буквально вылетел из штабного автобуса, забыв воспользоваться ступеньками лестницы.

…Мы возились с Васей всё то немногое, оставшееся до рассвета время, и сволочная лампочка наконец-то загорелась красным светом, надобность в котором уже отпала, ибо наступил рассвет. А после завтрака пришлось срочно сворачивать свой временный лагерь и уходить в пески, якобы от атомного удара — Вася, разгильдяй, как в воду смотрел. Провидец, блин. Лучше бы он просёк, что мне десять суток ареста влепят, да и мачту своевременно в порядок привел, вместо того, чтобы кемарить в автопарке. Недосып и ядерный удар — это, несомненно, хорошее дополнение к армейскому завтраку и оно должно добавить у нас злости к потенциальному врагу. Об этом и толковали мы с водителем Василием, сидя в горячей и пыльной кабине вездехода. Да ещё о так неожиданно «заработанных» нами совместно, но лично для меня, десяти сутках гауптвахты. Учиться военному делу настоящим образом — так говорил  дедушка Ленин. И мы учились…

Вот как-то воевали мы в барханах, петляли кривыми пустынными дорогами, а то и вовсе без них. Ратный пот обильно струился по нашим замурзанным лицам. Хорошо воевали, от души. И как-то вдруг наступило редкое затишье. Мы, штабное писарство, этому несказанно обрадовались: еще бы! Вылезти из душных КУНГов, разогнуть спину, затекшую от опостылевшей пишущей машинки, не торопясь, отправить естественные нужды, умыться и просто посидеть хотя бы с полчасика в тени кузова, подставив лицу легкому ветерку и пуская дым кольцами —  что может быть лучше? Да не тут-то было. Наш Начальник штаба, подполковник Семен Давыдович, добрейшей души человек (вне службы, конечно) решил немного встряхнуть писарей, так сказать, подбодрить их, чтобы служба медом не казалась, и приказал мне:

— Старшина, построй личный состав писарей штаба с оружием.

Я прокричал построение и через полминуты доложил НШ о готовности.

Подполковник молчаливо, не торопясь, прошел вдоль нашей шеренги, внимательно посматривая на замерших бойцов, постоял перед нашим строем, рассеянно глядя поверх наших голов куда-то вдаль и вдруг неожиданно резко скомандовал:

— Газы!

Надо сказать, приемы химзащиты еще в карантине, проходя курс молодого бойца, мы отрабатывали до автоматизма и потому, естественно, руки сами рванулись к противогазам и напялили их. Правда, напялили противогазы те бойцы, у кого они были. У троих разгильдяев — а таковые всегда найдутся в коллективе, каким бы отличным он не был! — противогазов не оказалось, дома оставили, в казармах. Начальник штаба велел им выйти из строя. Нам же скомандовал «отбой газовой атаки» и задал вопрос, указывая на троих разгильдяев:

— Кто это?

Мы застыли в недоумении. Как кто? Ну, люди. Молодые парни. Бойцы.

— Солдаты…— робко озвучил кто-то наше общее мнение.

— Нет! Ошибаетесь! Это не солдаты! — резким голосом произнёс Начальник штаба. — Это Кощеи бессмертные!

Мы ошеломленно таращились на подполковника, пытаясь разгадать логику его философских построений. Каким боком тут к военным ребятам прилеплен Кощей? Бойцы над златом не чахнут и вообще страшно далеки от этого сказочного персонажа. Какая тут связь?! Но Начальник штаба видел намного дальше нас. И связь наличествовала! Что он нам тут же и растолковал:

— Именно так! Они — Кощеи бессмертные! Они никогда не умрут. Даже от газов. Они себе так решили — не умрут. Но это вовсе не так, это далеко не так. Ведь противогазов у них нет! Случись всё по-настоящему, они уже валялись бы на песке, исходя пеной и суча ногами. И какая Родине польза от их смерти? А никакой. Следовательно, по два наряда вне очереди. Каждому по возвращении. Старшина, проследить!

И только тут до нас дошло! Просто НШ использовал слово «бессмертные» в буквальном смысле. Ну что ж, достаточно наглядно. Затем он, сочтя урок химзащиты достаточно поучительным, скомандовал нам «нападение противника на штаб», и мы полтора часа носились по барханам, словно песчанки во время весеннего гона. Обливаясь потом, отражали коварное нападение врага: закапывались в песок, татакали из автоматов, имитируя стрельбу, выносили «раненых» из-под обстрела, тушили «горящие» машины. Словом, хорошо провели свободное время, с несомненной пользой.

А тут и посредники как раз вовремя подсуетились — выдали вводную нашей части: условный противник высадил неподалеку парашютный десант с целью разгрома нашей части, с десантом ведут бой мотострелки, а нам надлежит срочно передислоцироваться. И таким образом, мы, не выходя, как говорится, из боя, вынуждены были снова мчаться на новую точку дислокации. И опять взревели моторы… Нет, всё же хорошее время в армии - войсковые учения. Они закаляют организм бойцов, вырабатывают некоторый пофигизм к трудностям армейской службы, расширяют кругозор.

В каких только местах мы не побывали! Вот, например, горные перевалы. Да, я не оговорился. Именно горные перевалы. Обычно Туркмению представляют как страну пустынь. Что ж, этого не отнять. Пустыня Кара-Кум, по моему мнению, самая жуткая пустыня  из тех, которые я видел. Это угрюмая, грозная местность. И если конечно, ты затерялся в песках, тогда твои шансы выжить практически равны нулю.

Но есть в Туркмении и горы. И они достаточно высоки, дики и малопригодны для прогулок. Итак, я начал о перевалах. Мне посчастливилось пройти два таких перевала.

Первый перевал —– это что-то вроде «зигзага», который оставляет след лыжника, взбирающегося в гору. То есть сначала едешь в гору и влево, затем, по выражению моряков, меняешь галс и едешь в гору, но уже вправо, Потом опять в гору и влево и так далее, постепенно забираясь все выше и выше. Таким способом можно достичь седловины перевала и начать спуск вниз по обратному склону. Только так. А вот взять гору штурмом в лоб никак не получится — никакой мощности двигателя не хватит, чтобы машину вытащить наверх. Перевал достаточно опасен, ибо стоит заглохнуть двигателю, сейчас же начнутся проблемы, ибо автомобиль сразу норовит скатиться назад.

Второй типа перевала еще более труден. Он как бы классического типа, такие перевалы любят показывать в кино. Внешне он выглядит следующим образом. С одной стороны горной дороги – отвесная скала, поднимаешь голову, чтобы разглядеть её вершину — шапка сваливается, а с другой дороги – бездонная пропасть, виднеющиеся далеко внизу домики — словно спичечные коробки. И ладно ещё, когда дорога ровная, но есть участки, когда она поднимается вверх и достаточно круто, петляя вдоль скалы. Перевал этот был достаточно продолжителен. Двум машинам на дороге не разъехаться и если попадется встречная машина, то кто-то должен уступить дорогу другому, укрывшись в кармане — небольшой нише в скале обочь дороги. Понятное дело, что карманов таких немного и потому иной раз  кому-то приходится ехать задним ходом достаточно долго. А по такой узкой дорого, без всяких защитных ограждений со стороны пропасти такое занятие, как езда задним ходом, довольно опасное. Перевалы мы проходили со специальными тормозными колодками, наподобие железнодорожных тормозных башмаков. Только наши были побольше, и сделаны в виде клиньев из деревянного бруса с длинными ручками. По два бойца шагали сзади передвигающейся машины, готовые в любую секунду подставить эти клинья под колёса, чтобы машины не покатилась назад, случись какая неисправность. Да еще по сторонам надо посматривать, чтобы не свалиться самому в пропасть.  Я как-то рискнул подойти совсем близко к краю бездны и заглянуть вниз. И потому могу утверждать: бездна действительно притягивает к себе, особенно в первые мгновенья. Потом себя пересиливаешь и уже не так страшно. Но всё же лучше не шутить с этими вещами.

Иногда в песках бывает буря. Это тоже довольно неприятно. Правда, нам попадать в неё не довелось. Но вот последствия её мы ощутили на себе. Разбушевавшаяся песчаная буря поднимает в воздух тучи песка и пыли. Когда сила ветра ослабевает, песок, как более тяжелый, оседает быстро. А тонкая пыль висит в воздухе несколько дней. И мир вокруг разительно преображается, напоминая марсианский пейзаж: песчаные холмы, никакой жизни, все вокруг окрашено в желтовато-оранжевый цвет и на солнце можно было смотреть не щурясь. Оно совсем не яркое, тусклое, сродни лунному диску. И приходилось в буквальном смысле слова стряхивать пыль с ушей. В таком нереальном мире мы как-то воевали целые сутки, пока не покинули этот запыленный район. Такие вот природные аномалии случаются в Туркмении.

Конечно, все эти наши мужские игры на свежем воздухе не оставляли равнодушными наших вероятных противников. Всеми правдами и неправдами они старались поглазеть на нас. Хоте лично мне непонятно, чтобы это им дало? Ну, машины. Ну, брезентовые тенты. Хотя людям спецслужб такая информация, возможно, и нужна. Естественно, участились полеты их самолетов в районе границы, да и визуальное наблюдение велось очень плотное. В это трудно поверить, но это совершенно так. И был случай, когда мы тому были свидетелями.

Однажды, воюя в песках, мы приблизились к самой границе, наша часть буквально выскочила из барханов и помчалась по такыру прямо в направлении сопредельной территории. Вдалеке были видны столбы с колючей проволокой – начиналась полоса отчуждения. Наши машины мчались по такыру развернутым строем, шеренгой, как бы немного уступом. Потому как ехать друг за другом по такыру нет никакой возможности – пыль от впереди идущего автомобиля закрывает всю видимость. Итак, шеренга из нескольких десятков военной техники, ревя моторами и окутанная клубами пыли шла точно в направлении границы. Хорошо мчаться по такыру! Вот мы и мчались, упиваясь комфортом езды по ровной местности. А впереди, там, на гребнях и склонах сопок чужой земли, сверкали вспышки, словно сопки эти какой-то великан усеял битыми стекляшками, которые теперь отсверкивали в лучах яркого туркменского солнца. Вот такой неожиданный калейдоскоп. Любопытствующие за кордоном вовсю отслеживали наши маневры, и только солнце, которому пофиг были все наши человеческие игры, выдавало сторонних наблюдателей, бликуя на стеклах оптики.

Но мы также стремительно, по-молодецки, как мчались по такыру, вдруг сделали поворот направо, пронеслись вихрем две-три сотни метров параллельно границе и вновь ушли в барханы, прикрывшись мощным и непроницаемым пылевым заслоном. И знает пусть коварный враг…

Но самое любимое время на учениях — это их окончание. Обычно мы выезжали к концу военных занятий в предгорья, густо поросшие малиной, ежевикой, дикими яблонями и грушами. И если дело было летом –– то настоящее раздолье, объедались ягодой.

Эти сутки для отдыха мы использовали на полную катушку: купались в безымянной речушке с холодной водой, стирали одежду, просто отсыпались, смотрели кино, у нас был с собой свой передвижной кинотеатр. Размещался армейский кинотеатр в будке автомобиля УАЗ-452. В салоне кузова находился кинопроектор, а фильм проецировался на заднюю стенку кузова, в которую был вмонтирован экран с противосолнечным козырьком, и фильмы можно было смотреть даже днем. Солдаты располагались прямо на земле, рассевшись полукругом у автомобиля.

Кроме того, мы бродили по склонам невысоких гор. Заглядывали в пещеры. Ведь многие из нас выросли на равнине и отродясь в горах не бывали. А тут такой случай!

А еще мы ловили крабов. Да, именно, в Туркмении водятся крабы. Это такая разновидность пресноводного краба. Крабы небольшие, размером с кофейное блюдечко, серовато-синего цвета…

В общем, много чего интересного происходило во время мужских игрищ на свежем воздухе. А вот Командующий округом тогда к нам так и не заглянул. Не срослось, видать, у него: Слишком масштабными были учения, да и мы свои нормативы отрабатывали на «отлично». Правда, прилетал к нам генерал из Штаба округа.

А потом вертолёт улетел. А я почувствовал себя немного обманутым: приезд Командующего округом, которым пугал меня Командир, мотивируя мой выезд на учения, так и не состоялся. И что же получается? Я, вместо того, чтобы опухать от сна в расположении части, как оно и положено честно отдавшего свой долг старослужащему бойцу, болтаюсь тут в Каракумах. Однако досада была скоротечной и растаяла без следа, ибо молодости свойственно не придавать слишком много значения пустяковым вещам. Мы ведь тогда и слыхом не слыхивали о таком явлении, как «культура ЭМО», мы были наполнены с избытком оптимизмом, потому как жизнь вокруг была интересной и полной всяких неожиданностей, в том числе и приятных.

Например, пожалованные мне как-то на учениях Командиром десять суток гауптвахты я так и не «отоварил», ибо по возвращении с учений Батя сказал:

–– Пока на гауптвахту не поедешь… Но смотри!..

И я смотрел. А как не смотреть, когда вокруг было всё так удивительно?!

Была удивительная республика Туркмения с её такой разнообразной природой. Как не менее удивительной была и тогдашняя наша страна, Советский Союз, и его Армия. И я так думаю, что не случись в моей жизни Армии, то иная была бы у меня жизнь. Я не говорю, хуже или лучше, но – иная. А уж то, что недоставало бы в ней армейских эмоций – так это совершенно точно.

Так что служба в Армии занимает в моей жизни особый, почетный и незабываемый период времени.

Лето 2013