Это дело не имеет ничего общего с криминалистикой.

Никакого преступления совершено не было,

как в том случае, когда метеорит убивает человека.

 

Вкусная еда – настоящий праздник.

 

Дорогой Читатель, если ты настроился на какую-нибудь таинственную историю, с обязательной чертовщинкой, или на нечто этакое полукриминальное, то я вынужден тебя разочаровать. Никакой инфернальности, а тем более полукриминала в данном моём рассказе не будет. И даже мои столь любимые космические пришельцы в данной истории остаются, как говорится, на обочине. Незатейливая эта история, неглобального масштаба. И исторических параллелей здесь не проведешь, поскольку бытовой характер сюжета. Это простая житейская история, в меру романтичная, в меру гастрономичная, и в меру комичная. Конечно, это я так думаю, что она именно такая история, а вот какова она у меня получилась на самом деле — судить тебе, Читатель. Но сначала, в качестве небольшого вступления — о романтике. Знакомо это слово?

Романтика нынче — нечто вроде сказочной шагреневой кожи, она съёживается и исчезает начисто из нашего обихода. Какая нынче романтика может быть, когда вокруг оголтелая, нешуточная конкуренция и выколачивание всеми способами, в том числе и прямым физическим воздействием, прибыли? Романтик в такой среде выжить не может, противопоказана она ему, как атмосфера Юпитера, и потому он стремительно вымирает, словно мамонт или шерстистый носорог. Может, уже и вымер. Статистики наличия романтиков в стране не ведётся, насколько я знаю. Не интересна эта тема Счетной палате, а может, и некогда. Тут реальные миллиарды рублей без стеснения растаскивают эффективные менеджеры, торопливо обгладывая страну, словно волки поверженного лося. Какая на фиг романтика в этом содоме?! День не только год кормит, но и семью и всю родню, глотай куски, пока тёплые и есть возможность. Так что не до учёта романтиков нынче, не располагает обстановка к романтизму. А поскольку романтикам среди эффективных менеджеров выжить весьма затруднительно, масса профессий, в которых в той или иной степени присутствовал романтизм, стремительно исчезает. В соответствии с рассказами тех же чёртовых менеджеров, невидимая, но твердая и безжалостная рука рынка всё расставляет по своим местам. Вот в соответствии с этим положением многие нужные когда-то профессии уходят в одно место. Знаете, как оно называется, это место? Назвать? При женщинах вроде и неудобно.

Итак, кто нынче стремиться стать агрономом, чтобы с восходом солнца выйти в поле и, стоя по пояс в колосящейся пшенице, помять в руках тугие хлебные колосья?  Кто до рассвета заедет на скотный двор погладить по лбу лобастого телка, почесать за ушком розовую свинку, сделать им прививку от разных хворостей?  Кому нынче интересно после рабочего дня сидеть у кульмана, пытаясь решить головоломную техническую задачу? Да и нет их, тех головоломных задач. Все технические новинки из Китая привезут, если вдруг нужда возникнет. Кто рвется нынче по выходным дням за город, с рюкзаками, гитарами и палатками, чтобы вечером посидеть у костра, поговорить душевно «за жизнь», спеть любимые песни, любоваться звездным небом? Зачем?! Жевать попкорн, не отрываясь от телеэкрана, гоготать над плоскими шутками  —вот оно самое то!

Вот так и уходит время романтиков, побеждает иная ментальность. Сейчас, даже если некоторые когда-то романтичные профессии и сохранилась, то они настолько деформировалась под напором рыночных отношений, что оторопь, а то и жуть берёт при встрече с такими профессионалами. Пример? Да вот он, пример, у всех на глазах.  Вам не страшно смотреть на разгон демонстраций нынешней доблестной российской милицией, кои, пусть не каждый день, но всё же иногда случаются в стране? Это вам не добродушный друг детей милиционер дядя Стёпа, это конкретные парни, смахивающие на инопланетян в своих защитных костюмах и такие же безжалостные, как и марсиане Уэллса. Ну, разве что кровь не пьют людскую. Вот такие дела. А всё потому, что ушла романтика из профессии и эта профессия стала другой, настолько другой, что пришлось и название этой профессии дать иное. Но при этом получается как бы некий конфуз. Как вам нравится такое словосочетание: полицай дядя Стёпа? Как-то не то, режет ухо, не правда ли? Как говорится, это уже из другой оперы музыка. Но музыка играет и играет… Привыкнем, куда деваться? Человек в целом — он весьма адаптивен. А вот отдельные виды его, вроде романтиков, плохо приспособлены к агрессивной среде, и потому участь их незавидна.

Иной нетерпеливый и продвинутый Читатель заметит: ну и что? Не стало романтики, исчезли её носители? Да и фиг с ними! Зато появилось много других, нужных вещей: жевательная резника, сникерсы, фирменная «джинса», подержанные иномарки, кока-кола, ипотека и многое другое. Далась вам эта романтика!

Я не буду спорить относительно того, что появилось новое. Да, очень много нового появилось в Стране Исчезнувшей Романтики. И такого появилось, что и глаза бы не видели, и уши бы не слышали, однако же джинн выпущен из бутылки и теперь возвратить его туда — задача архисложная. Но не будем о грустном. Я обещал рассказать историю, и она будет. История эта действительно несколько романтичная, ибо все её участники как раз и были романтиками, поскольку мы уже не один год колесили по необъятным просторам Южного Казахстана…

Мы — это буровая бригада бурмастера Володи Диденко в составе его самого, помбура Сергея, водителя опять-таки Сергея, но Сайфулина и меня, техника-гидрогеолога. В нашем распоряжении был буровой станок УРБ-2А, смонтированный на шасси автомобиля ЗИЛ-131, жилой вагончик ВД-8, машина-водовозка ГАЗ-53 и грузовой прицеп, в котором находились бочки с горючим, буровой инструмент, керновые ящики и прочие причиндалы, или аксессуары, если по-современному, необходимые для работы бурового станка. Всю весну и половину лета мы мотались на стыке Бет-Пак-Далы и Муюнкумской песчаной гряды, разбуривая и обсаживая трубами разведочные скважины.

Односменка диктовала и соответствующий режим работы — с раннего утра и до позднего вечера, то есть световой день. Вечером буровая затихала и наступала мягкая, тёплая тишина, нарушаемая иногда лишь стрёкотом сверчков да пением цикад, если вблизи имелись заросли тамариска. В такие минуты хорошо после ужина сидеть у вагончика, чередуя затяжки сигаретой с прихлебыванием из большой кружки дегтярной густоты крепкий чай и неспешно разговаривать разговоры о разном. На небе медленно проступают бесчисленные звёзды, словно мерцающие угли далёких костров. Величаво и неспешно протекает через чёрный бархатный небосвод Млечный Путь. Нигде так остро не ощущается Бесконечность Вселенной, как вот на таких, затерянных в пространстве буровых точках, когда вокруг на сотни километров нет ничего, кроме Земли и Неба. Именно здесь пронзительно осознаешь свою ничтожную малость перед величавой и таинственной бездной Пространства и Времени…

В малом коллективе всем находилась работа. Пока буровики, раздевшись по пояс, пропекались яростным южным солнцем у грохочущего, вгрызающегося в породу бурового станка, мы с водителем обеспечивали водой процесс бурения, гоняя за ней к затерянному безымянному озерцу, забытому колодцу или к старому самоизливу, труба которого облеплена осклизлым буровато-зеленым мхом. Такие самоизливы изредка встречаются на бескрайних просторах Южного Казахстана и пробурены они в стародавние времена; по крайней меры, на топокартах, составленных по результатам съёмки в 30-х годах, эти скважины уже отмечены. Представьте, сколько воды таится в подземных кладовых!

…Грохочет буровой станок, медленно, настырно вгрызаясь в земную твердь, визжит лебёдка при спуско-подъёме бурового инструмента, грязевый насос чавкает и чмокает, словно гоголевский Пацюк, поедающий прыгающие в рот вареники, выползает из колонковой трубы весь в липкой глиняной рубашке столбик керна — поднятой из глубины породы. Керн нужно отмыть от глины, уложить в специальные керновые ящики, на стенках которых указывается номер скважины, интервал бурения, направление укладки керна. В ящиках раскладываются фанерные таблички с указанием глубины, с которой поднят керн. Потом производится описание керна, которое в своей дотошности похоже на работу следователя на месте происшествия. В специальном журнале описывается тип породы, её внешний вид, структура и текстура, цвет, наличие различных включений и примесей, трещиноватость, размеры песчаных или гравийно-галечниковых частиц, степень их окатанности, наличие органики, ожелезнение и многое-многое другое, в общем, всё то и в таком объеме, чтобы впоследствии другой человек, никогда не видевший наяву данный керн, но прочитавший твоё описание, мог ясно себе представить поднятую породу. Кроме того, при необходимости производится отбор проб породы на различные виды лабораторных анализов.

Иногда ещё параллельно с бурением производится отбор монолитов грунта. Та ещё процедура, доложу я вам! Для этого проходится, то есть копается лопатами, шурф заданной глубины, и вот из него надо отобрать монолит (то есть неповреждённый образец) грунта, размером, 30х30 см, а то и больше. А чтобы сохранить его природные свойства, его следует изолировать от внешней среды. Для этого весь монолит обтягивают марлей в несколько слоёв, при этом каждый слой поливают растопленным на огне парафином. И хотя температура плавления парафина невысока, все же приятного мало, когда капли его попадают на кожу рук. Но привыкаешь и легким ожогам, это не самое страшное. Самое страшное, это когда нарушается техника безопасности. Я как–то проводил отбор монолитов в сильный ветер, вблизи пшеничного поля. А ветер возьми, да и вырви клок горящей тряпки из факела, который тут же понесло, понятное дело, в пшеницу. Очень хороший повод для подъёма уровня адреналина в крови. Говорят, что тарантелла — это такой очень подвижный танец укушенного пауком, чтобы избавиться от яда тарантула. Вспомнилось откуда-то:

Так вот, в тот момент, когда горящую тряпку бросило в пшеничное поле, я бы  оставил далеко позади себя пляшущего тарантеллу по быстроте движений, случись нам соревноваться. Я скакал и носился по полю действительно как безумный, вернее, как угорелый, так будет ближе к тогдашней обстановке.  Но всё же смог предотвратить пожар. Выгорело пшеницы немного, клочок где-то 5 на 5 метров. Но выброс адреналина был невероятен. Думаю, он вполне заменит пять прыжков с моста на «тарзанке» - верёвке, привязанной за щиколотку. Будучи человеком большей частью добродушным, я никому не желаю таких ярких и впечатляющих ощущений.

Относительно свободное от работы время мы использовали для приготовления пищи и охоты. Охотились на зайцев-толаев, иногда собирали черепах, немножко рыбачили в небольших и неглубоких озерах, стреляли сайгаков. Сайгаков в это время года в тех местах было мало, они мигрировали на север Бет-Пак-Далы, но всё же изредка встречались небольшие, в 10 – 15 голов стада. Вот на них мы иногда и совершали свои разбойные налёты. Стреляли, как правило, одного животного, не больше, поскольку народу у нас в отряде было мало, холодильник отсутствовал, а хранение мяса без такового летом достаточно проблематично, ибо взрослый самец-рогач весит примерно 30-50 кг, так что  за раз съесть такое количество мяса невозможно, даже если аппетит зверский.

Как правило, после удачной охоты мы вначале всегда готовили куырдак — казахское блюдо из ливера. В просторечии его называли просто кавардак: в чугунный казан закладывается сердце, лёгкие, печень, почки, всё это обжаривается с луком и специями, а затем добавляется резаный картофель и блюдо тушится на медленном огне до готовности. При готовке из-под крышки казана идет такой аромат, что желудочный сок закипает в животе. И уж будьте уверены — остатков от такого блюда не бывает. Вкусная еда — это, несомненно, праздник, а праздники на буровой мы очень любили.

Кстати, пробовал я сырую печень сайгака. Нарезанная тонкими ломтиками, лапшой, и круто посоленная, он вполне приятна на вкус. Но это на любителя. Как постоянный свежеватель охотничьих трофеев, я часто пользовался подобным лакомством, хотя у некоторых это вызывало неприятные ощущения. Но, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет. У каждого свои пристрастия. Многие бы из нас согласились откушать содержимое желудка убитого оленя? Согласен, фу! А вот народы Севера почитают его за лакомство. Обстановка потому что иная. Так что кому как…

Мясо сайгака несколько своеобразное. Приготовленное, оно, по вкусу больше напоминает говядину, хотя жир застывает также быстро, как и бараний. В общем, на мой взгляд, нечто среднее, промежуточное. Эта способность к быстрому застыванию, наверное, и определяет интересное свойство сайгачьего мяса: считается, что его следует запивать только кипячёной водой, так как употребление сырой вызывает яростное расстройство желудка. Возможно, что это просто кажущееся свойство, ведь после употребления в пищу жирного мяса следует избегать некипячёной воды. Да и вообще в жару расстройство желудка встречается чаще, нежели в холодное время года, даже если и кипяченую воду пьёшь. Но, тем не менее, такое неписаное как бы правило всегда существовало в среде полевиков: поел сайги – пей чай. Но трудно устоять в сорокаградусную жару от искушения выпить два-три глотка холодной водички. И потому бывало по-разному, и это разное  вносило некоторый оживляж в однообразные будни полевых работ.

Я не оговорился, полевая работа — она достаточно однообразная. Дотошный Читатель воскликнет: Ха! Так что же здесь романтичного? Я отвечу так — а всё романтично. Это и утренние зори, когда большое солнце медленно и величаво выплывает из-за горизонта. Это и жаркие дни, когда всё плавится вокруг, и без головного убора даже и не пытайся выйти из жилого вагончика — безжалостное полуденное солнце просто ощутимо придавливает тебя к земле своей горячей ладонью. Это и бесчисленные километры дорог, песок на зубах, солоноватый привкус пыли, это практически всегда результативная охота, это азартная рыбалка, иногда даже без всяких приспособлений, это ночное небо с большими низковисящими звездами, это неумолчное пение цикад, это заколдованный лес саксаула, курящиеся от ветра песчаные барханы, это бьющие из-под земли фонтаны воды и многое, многое другое. Но самое романтичное — это всё же работа. Да, та самая, которая порой очень даже монотонная. А романтичность её прежде всего в том, на мой взгляд, что за тебя её никто не сделает, и только ты ответствен за данный участок, и ты выполнишь её, несмотря на все лишения и неудобства, сопровождающие полевую жизнь. Востребованность, необходимость твоего труда — это тоже романтическая составляющая непоседливой профессии.

К тому же все трудности в избытке окупаются впечатлениями, полученными при работе в необычных, иной раз экстремальных условиях. Люди специально во время отпуска лезут в горы, сплавляются по рекам, идут в тайгу, добиваясь новых впечатлений, а в нашем случае  впечатления были всегда с нами, ибо мы всегда на природе.  Проснулся, вышел из вагончика — вот уже и впечатления. Так что вот сейчас я и хочу рассказать об одном таком впечатлительном случае.

…Свой конец, завершение имеют все начинания. Заканчивалась и наша работа: мы пробурили последнюю скважину и по рации получили распоряжение выехать на Базу. Как поётся в песне: были сборы недолги. Загрузили и распихали по сусекам своё имущество, чтобы с утречка, пораньше, по холодку…

Но, как обычно это бывает, то, сё, пятое десятое. В общем, как в анекдоте: встали с утра пораньше, часов в десять. Известно, русские долго запрягают. Да. В общем, ближе к обеду, мы наконец-то собрались окончательно, сложили подготовленные в дорогу продукты, чтобы не терять времени в пути на готовку пищи, и тронулись в путь.

Это волнующее чувство дороги!.. Какие-то странные, противоречивые чувства охватывают меня всякий раз, когда я нахожусь в пути. Это одновременно и интерес к тому новому, что проносится за стеклом автомобиля, предвкушений неких открытий, которые, возможно, предстоят впереди, и в тоже время легкая грусть по оставленным, немного обжитым и уже как бы нечужим местам. Местам, которые, скорее всего, я больше никогда, за очень редким исключением, не увижу, Но что поделать, такова наша работа, специфика жизни неутомимых скитальцев – гидрогеологов. И вот бесконечность дорог, постоянная погоня за убегающим горизонтом – это тоже одна из составляющих нашей романтичной профессии. Конечно, мы никогда себя таковыми не  называли. Более того, скажите подобное, допустим, под руку буровику, когда он, неловко разъединив штанги и получив в лицо струю глинистого раствора, тебе такое скажет, что в замешательстве от услышанного можно и на землю запросто свалиться с мостков. Или скажите о романтике водителю, когда он, тихонько ругаясь сквозь зубы, пытается на бодрящем ветерке в мороз за минус двадцать отвернуть  приржавевшую гайку. Да еще когда солнце с быстротой нокаутированного боксера валится за горизонт. Именно в такие моменты вы можете многое услышать из параллельного языка, многое, но в этом многом не будет даже намёка на романтику. Это совершенно точно. И, тем не менее, наличие влюбленности в свою работу, непохожую на другие, и создает то неуловимое чувство гордости именно за эту её непохожесть.

…Пыльная степная дорога двумя полосами-колеями бежала нам навстречу, выводя нас, словно нить Ариадны, в места обжитые, в места, где города и поселки, кино и телефон, асфальтовые дорогие и холодное пиво, где множество людей, спешащих  легковых автомобилей, городской шум. Словом, дорога постепенно выводила нас в обжитые цивилизованные места. Но это будет не скоро, очень не скоро. И потому по обе стороны дороги тянулся и тянулся бесконечный пейзаж Бет-Пак-Далы. Что такое пейзаж Великой Степи? Это отсутствие всякого пейзажа. Можно ехать день, два – картина совершенно не меняется. Ни деревца, ни кустика, ни голубых вершин далёких гор на горизонте. Ровная светло-коричневая равнина, покрытая редкой высохшей и щетинистой травой — это и сесть Бет-Пак-Дала летом. Некоторое разнообразие вызывают редко встречающиеся такыры — высохшие мелководные солоноватые озера. Весной они действительно мелководны, сантиметров 20, от силы 30. Но уже в начале лета они высыхают, покрываясь тонкодисперсной глинистой коркой, которая, высохнув на солнце, разбивается сетью взаимопересекающихся трещин, распадаясь на множество глинистых лепешек многоугольной формы, и становится мозаичной, слегка похожей на шкуру жирафа. Края этих глинистых лепешек подворачиваются кверху, иногда даже чуть ли не сворачиваясь в трубочку, если корка небольшой толщины.  Ездить по такырам - большое удовольствие. Поверхность идеально ровная, словно выложена мастером–бетонщиком под уровень. Автомобиль мчится по ней с громадной скоростью, никакой тряски, лучше даже, чем по асфальту. Ш-ш-ш-шу-у — так примерно звучит своеобразный шорох рассыпающихся под колёсами глиняных блинчиков. Такыры занимают иногда очень большую площадь, до нескольких квадратных километров. Единственный минус поездок по такырам — это длинный шлейф пыли, тянущийся за автомобилем, словно инверсионный след за самолетом, при отсутствии ветра долго не оседающий на землю. И несколько автомобилей выстраиваются не в колонну, а в шеренгу, пересекая такыр параллельными курсами. Но это, конечно, в сухое время года. В период дождей перед такырами бессильны даже вездеходы — вязкая липкая грязь засосет напрочь. Вот такая она, Великая Степь Бет-Пак-Дала. Скажете — а где же здесь романтика? А везде. И в наличии такыров — тоже. Зрячий да увидит. Это настоящий простор, Простор с большой буквы – Великая Степь. Это совершенно другой мир, иная планета.

Более интересной дорога становится, когда пересекаешь песчаную гряду песков Муюнкум. Наличие песчаных холмов, иногда даже поросших редкими зарослями саксаула, тамариска уже прибавляет смены впечатлений. Пустыня — своеобразно красивая местность. Здесь нет ничего лишнего, нет буйства растительности, и человеку случайному она покажется унылой местностью, обделенной Природой. Но это совершенно неправильное представление. Это просто иной, достаточной своеобразный, и по-своему удивительный и неповторимый мир. Барханы, поросшие редкими эфемерами и кустарниками — отнюдь не однообразны, как принято считать. Они индивидуальны, имеют, если можно так выразиться, собственное лицо, и отличны друг от друга. И опытный пустынник всегда выберет в таких песках нужное направление, так же как и в лесу — опытный таёжник

Вот об этом и о многом другом размышляешь в пути, когда автомобиль петляет по малоезженой полевой дороге. Размышления очень скрашивают монотонность дороги, как и разговоры с водителем. Вроде бы кажется: ну, о чем можно говорить? Ведь целый месяц бок о бок находишься, а вот нет же! Едешь в машине, и всегда находится новая тема для обсуждения. И это правильно, ибо за разговорами и дорога кажется короче, и время летит быстрее…

Уставшее за день налитое вечерней медью солнце, собираясь на покой, спускалось к горизонту. На юге темнота подступает быстро, и вот уже включены автомобильные фары и теперь впереди машины бежали, подрагивая, словно ощупывая дорогу, желтые пятна электрического света. Разговоры наши становились всё медленнее. Но мы старались добраться до асфальтового шоссе и уже там остановиться на ночлег. И вскоре, съехав обочь дороги, наш маленький караван замер. Захлопали дверцы кабин, мы вышли из автомобилей, приседая и разминая занемевшие от долгой езды и тряски тела. После многочасового монотонного гула моторов тишина казалась оглушающей. Космическая тишина. Ни шороха ветра, вообще никаких звуков. И только изредка глухо щелкал остывающий метал наших стальных коней.

Нагретая за день земля щедро отдавала тепло. Почему-то хотелось просто присесть на землю, не двигаться, а просто сидеть вот так бесконечно, пуская в воздух сигаретный дым и прислушиваясь к неспешному, вялому протеканию мыслей. Наверное, сказывалось усталость от пройденных сотен километров нашего дневного автопробега. Забираться в темный, душный, изрядно припудренный пылью вагон решительно не хотелось. Мы распахнули дверь вагона настежь, чтобы проветрить наше походное жилище, а сами расстелили кошму у колес бурового станка, выставили из рундука завернутую в полотенце большую кастрюлю с отварным мясом сайги, нарезали хлеб, очистили пару-тройку луковиц, поставили соль в плоской стеклянной баночке. Нехитрый ужин романтиков освещали фары автомобиля. В целом наша компания сюжетно немного напоминала картину художника Аркадия Пластова «Ужин трактористов», разве что у нас отсутствовала повариха в белом халате. Сидя и полулежа на кошме, приступили к трапезе. Аппетит мы нагуляли за время пробега нешуточный, и потому шумно работали челюстями, отрывая куски застывшего мяса и старательно обгладывая кости. Мясо у сайги нежное, оно не такое жилистое и волокнистое, как говядина, и потому, даже, будучи холодным, оставалось достаточно вкусным и нежным. Мы посыпали его солью и уписывали, похрустывая сочным луком. Эх, красота! Конечно, рафинированным любителям ресторанов это покажется примитивом и вообще, но что нам было до тех любителей? Ведь мы были романтики, и наш незамысловатый ужин был для нас верхом гастрономического изыска. И в самом деле, что может быть лучше свежего мяса, вчера ещё бегавшего по Степи, а сегодня сваренного и обжаренного в специях? Ну, разве что то же мясо, но только побольше. Ибо как не велика была кастрюля, но мы всё же как-то подозрительно быстро прикончили её содержимое. Но так и должно было быть: молодым, здоровым организмам нужно много пищи. Насытившись, мы отвалились от импровизированной скатерти-самобранки, и, вольно раскинувшись по краям кошмы, ковыряли спичками в зубах и лениво толковали о разных пустяках. Для полировки нашего ужина его требовалось запить ароматным чаем, но большой охоты вытаскивать газовый баллон, реанимировать кухонную плиту и кипятить чай ни у кого не было. Усталость и ленивая сытость держали нас в своём плену Тем не менее, пить хотелось, и Серега Сайфулин достал из кабины своего «газика» алюминиевую канистру.

— Водичка из самоизлива…—  сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и плеснул воды в кружку. Мы все по очереди напились тепловатой воды, завершив таким образом, вечернюю трапезу. Перекурив на сон грядущий, мы полезли в вагон укладываться спать.

Проснулся я от специфических резей в желудке, которые ни с чем не спутаешь. «Вперед, труба зовет!» - подумал я, спешно натягивая спортивные штаны и нашаривая ступнями кеды. Завозился в своей постели и помбур Серега. Ругаясь вполголоса, он тоже спешно шуршал одеждой. Набросив штормовку, я опрометью бросился из вагона, ибо «труба» неумолимо звала. Следом за мной мчался помбур, гремя сапогами. Таким дуэтом мы промчались метров пятнацать-двадцать, а больше терпеть не было возможности…

Вдаваться в дальнейшие подробности я не буду, кто испытал подобные ощущения, тот в курсе того, что происходило с нами. А для тех, кто не испытывал, скажу в общих чертах — это было ощущение невыразимого блаженства и полнейшего счастья. Почему? Да потому что успели, вот почему. Нормальному человеку в принципе немного для счастья надо.

Хлопнула дверь вагонная и силуэт третьего страдальца стремительно метнулся в нашу сторону. Им оказался водитель Серёга Сайфулин.

— Тезка, не зашиби нас, мы тут! — закричал ему помбур. Не отвечая ему, водитель торопливо использовал отведенные ему организмом драгоценные секунды. Успел!

— Ёшкин кот, эка хватануло! Сайга, чёрт бы ее побрал. Курить есть у кого-нибудь? — спросил водитель, придя в себя от первого натиска кишечного шквала и устраиваясь поудобнее. — Вы что, все тут уселись?

— Нет, старший мастер почивает. Ему, видать, по фиг сырая вода.

— Хм. Крепкий желудок у Диденко. А по виду и не скажешь. Везет же людям! — эавистливо прокомментировал услышанное Сайфулин, раскуривая сигарету.

И словно сглазил! Грохнула о стену вагона распахнутая дверь, забухала металлическая подножка лестницы.

— А вот и наш орел – весело заржал водитель, комментируя грохочущие суматошные прыжки, производимый мастером на металлическом крыльце вагончика. — Молодец, от коллектива не отрывается…

А «наш орел», старший мастер Володя Диденко, кубарем скатился с лестницы, ломанулся в степь и растаял в темноте, словно привидение. Крепко, видать, поджало товарища. Тут засуетишься! Есть стимул...

Решив, что процесс закончен, мы направились было к вагону. Да не тут-то было! Труба снова подала сигнал, и мы проворно вернулись на прежние рубежи. Процес явно затягивался и это не внушало нам оптимизма.

— Да, пробило прокладку изрядно! — отреагировал на происходящее неунывающий водитель. — А ведь придется-таки баллон привинчивать и чай кипятить. Не будем же мы днём вот так сидеть вдоль трассы, словно ласточки на проводах?

Замечание было вполне резонным и, получив некоторую передышку, мы привели в рабочее положение газовую плиту. Помбур разыскал в багажном ящике керосиновую лампу, вынул завернутое в телогрейку стекло, протер его от пыли и водрузил на лампу. Внутренности вагончика озарил желтоватый свет лампы. Пользуясь этим, Сайфулин достал походную аптечку и начал копаться в ней, надеясь найти что-либо из подходящих лекарств. Поиски его были мало результативны, ибо аптечку давно не меняли. Некоторую ценность для нас представляли лишь таблетки активированного угля в количестве пяти штук. Не панацея, конечно, но на безрыбье, как говорится…

Мы сидели втроем на ящиках-кроватях, прислушиваясь к шуму закипающего чайника и  к урчанию в животах.

Распахнулась дверь, и в купе вагона вошел четвертый член нашего небольшого коллектива, старший мастер Володя Диденко.  Однако вид его был весьма странен. Брюки он почему-то держал в руках, причем одна нога его была оголена, словно у девицы легкого поведения, кокетничающей в присутствии мужчин. У нас разом отпали челюсти, и мы с недоумением уставились на нашего старшего мастера. Надо сказать, он тоже с неподдельным интересом разглядывал свой необычный наряд, пытаясь понять, что же он натянул впопыхах вместо брюк. Наконец лицо его озарилось улыбкой от осознания и просветления. Улыбаясь счастливо, словно сделал большое открытие, он сообщил нам:

— А, вот оно в чём дело! То-то я и смотрю, вроде одел штаны, а на бегу что-то болтается сбоку. Но что — понять не могу, темно, не видно ни хрена. Да и некогда особо было размышлять, на выход уже попёрло. А это, оказывается, второй рукав болтается. Я ведь рубашку одел вместо брюк, в темноте не разглядел толком, спешил, поджимало не шуточно….

От нашего хохота, казалось, задрожали стекла в окнах вагона. Очень уж был комичен старший мастер, смущенно-растерянно стоявший в купе в надетой впопыхах вместо брюк рубашке, поддерживая одной рукой широкий подол, а второй — пустой рукав. Сюжет, достойный кисти Сальвадора Дали, но откуда Сальвадору было взяться в тот момент? И потому этот сюрреалистический случай не был запечатлён на холсте, а остался лишь только в нашей памяти… А, глядючи на нас, захохотал и Володя. Что ни говори, а день начинался весело.

А потом был крепко заваренный чай, прохладный рассвет и сборы в путь. И снова бесконечное полотно дороги, монотонно гудящий мотор автомобиля, упругий ветер в лобовое стекло и плавящееся солнце в выгоревшем по-летнему южном небе. И снова дорожная беседа, сигаретный дым, улетающий в приоткрытое стекло кабины, и дорога, дорога, бесконечная  дорога к далекому горизонту…